На местах – в городах и волостях, судом ведали губные старосты, избираемые из местных дворян. Губой назывался округ. В городах – «излюбленные головы», то бишь старосты. Помощниками у них были выборные «губные целовальники», дававшие клятву и целовавшие на том крест. Судебник Ивана Грозного постановлял – без старост или целовальников «суда не судити». Губным старостам подчинялись городские стражники, десятники, пятидесятники и сотники.

На крыльцо выходил десятник, выкрикивал имя. Люди заходили в избу. Суд был скорый, если губному старосте было всё понятно и видаки вину обвиняемого подтверждали. К полудню выкрикнули Антипа, Матвеева сына. Никита прошёл в избу за хозяином.

За столом сидел губной староста, обочь стола стояли два стражника с дубинами.

– Назовись! – потребовал староста.

Вид важный у судьи, кафтан из дорогой аглицкой ткани, борода маслом умащена, расчёсана.

– Антип, Матвеев сын, свободный гражданин, хозяин домовладения.

– Что можешь сказать по делу?

– Нонешней ночью в избу два татя проникли тайно, сгубить меня хотели, поскольку с ножами пришли. Мой подмастерье, дай Бог ему здоровья, татей узрел, кинулся на них с топором. Одному руку отсёк, другого обухом ударил. Я за стражниками побёг.

Губный староста к Никите обратился.

– Всё так и было?

– Чистая правда! – подтвердил Никита.

– Приведите разбойника, – приказал губной староста стражникам.

В комнату втащили татя, поскольку сам он идти толком не мог.

– Назовись.

– Фёдор, Акинфиев сын, свободный человек.

– Не тебя ли я о прошлом годе к битью кнутом приговорил?

– Было, – помявшись, ответил разбойник.

– Подтверждаешь ли, что нынешней ночью тайно проник с подельником в избу Антипа?

– Подтверждаю.

– Оружие имели?

– Ножи. Это Михей меня подбил!

– Значит, он атаман шайки?

– Он, он! – закивал Федька.

Он думал облегчить свою участь, сказав, что главным предводителем был Михей.

– Последний вопрос. Почему выбрали Антипа? Вы с ним раньше ссорились, вражда была?

– Мы в первый раз увидели его на торгу. Уж больно увесистый мешочек с деньгами был.

Антип покраснел, потом побагровел. Выходит, сам опростоволосился, разбойников за собой привёл.

– За вооружённый разбой и покушение на смертоубийство Михей, как атаман, и Фёдор, Акинфиев сын, приговариваются к казни через повешение, – вынес вердикт губной староста.

Фёдор, как осознал, что вздёрнут его на виселице, заканючил.

– Не виноватый я! Это всё Михей!

Но стражники уже подхватили его под руки, выволокли из комнаты.

– Антип, согласен ли ты с приговором?

– Конечно! Свершилось правосудие! Всё по закону, – закивал Антип.

– Стражники, следующий! Вызовите Аверкия из Затверечья.

– Выходим, – шепнул Антип.

Уже на улице Антип сокрушённо покачал головой.

– Вот же шельмы! Узрели кошель!

– Антип, осторожнее быть надо! В следующий раз можно не отделаться так легко.

– Легко? Да я до утра уснуть не мог!

– Испуг, только и всего! На тебе даже царапины нет. А вот у меня рубаха исподняя в крови, не отстираешь.

Антип смолчал, но направился к торгу. Купил Никите рубаху. Всё же за Антипа Никита пострадал.

И не подозревал Антип, что все неприятности только начинаются. Губной староста из дворян, верный царский слуга. А ещё карьеру сделать хотел, подняться. Из столицы, что всего в сотне вёрст, свежие веяния доходили. Борис Годунов разворотливых и верных людей примечал, приближал ко двору, да не к царскому окружению, в свою свиту. Губной староста не только судил, но и сыском ведал, вроде филиала Разбойного приказа, только местного разлива. Слова разбойника об увесистом кошеле с монетами у Антипа его заинтересовали. Антип – не купец, товары не продает, не корабельщик, грузы не возит. Ремесленником числится, так не видел никто, как он свои поделки продаёт. Кожевенник должен кожи мять, сапожник сапоги тачать, кузнец – косы, замки, навесы дверные делать, сабли да ножи ковать. Антип же непонятен. В обеденный перерыв вызвал к себе десятского Пантелеймона. Этот из кожи лезть будет, чтобы выведать, угодить, поскольку в сотские либо в «губные целовальники» пролезть мечтает. Но для этого постараться надобно.

– Что об Антипе сказать можешь? Сегодня дело о покушении на него слушали.

– Ровным счётом ничего плохого. В Твери давно обретается, вина хмельного не пьёт, бабу свою жалеет, не бьёт. Соседи худого слова сказать не могут.

– А занимается чем?

Пантелеймон затылок поскрёб.

– Вроде ремесленник. Да он же, как видака, подмастерье своего приводил.

– Кузнец он или плотник? Или иконы пишет?

– Откель иконы? Чай, не монах.

– Вот и выведай, чем кормится. Да тайно, чтобы не знал никто.

Пантелеймон вышел от губного старосты озадаченным. Как выведать? Во двор Антипа непрошеным гостем не явишься, не пустят, в своём праве. С соседями поговорить? Могут Антипу донести об интересе, а не хотелось. Решил последить прямо с завтрашнего дня.

С утра местечко удобное нашёл, через три двора от избы Антипа. Один раз супружница Антипа вышла, на торг сходила с корзиной, вернулась быстро. Из лукошка рыбий хвост торчит, лук зелёный. Ну да, мужиков кормить надо, здоровые оба. Антип – тот кряжистый, кость широкая. А подмастерье высок, жилист. Три дня просидел Пантелеймон, а толку нет. Дым из труб избы вьётся, а мужики не показываются. Одна труба, понятное дело, от печи из поварни. А вторая? И как ветром заносит, запах противный. Не кожами, не металлом, а непонятно чем. Тут уж самому десятскому любопытно.

После трёх дней слежки к губному старосте явился ближе к вечеру, когда судебные разбирательства закончились.

– Чего выведал-вынюхал? Делись!

Староста на спинку кресла откинулся, приготовился слушать.

– А нечем делиться, Пётр свет-Кузьмич!

– Как так? Стало быть, с небрежением следил.

– Сам посуди, не гневайся. Три дня из избы не выходят, только супружница Антипа на торг за провизией ходит.

– А мужики-то что же? Со двора носа не кажут?

– Так и есть.

– Ну, молотком стучат либо ещё как-то себя показывают? Или уехали на отхожие промыслы, а дома одна баба осталась?

– Быть такого не может!

– Почему же?

– Две трубы, обе дымят. На одной печи похлёбку готовят либо хлеб пекут. По запаху чую. А вторая тоже дымится и запах противный.