Духовному опыту способствовали и естественные склонности людей того рода, которые чаще прочих становились шаманами. Антропологи поражались, обнаруживая у шаманов некоторых народов психотические расстройства: они и вправду слышали голоса, которых больше никто не слышал. Нарушения других носили глубоко невротический характер, или же, по крайней мере, этим людям были присущи переменчивость настроений и восприимчивость, которые ассоциируются с артистическим складом характера, в том числе самых несчастливых художников. Чукчи называли тех, кого влекла стезя шамана, «обреченными на вдохновение»53.

И действительно, минусы жизни шамана во многих сообществах были достаточно велики, чтобы отвратить явных шарлатанов от легкой поживы. Вдобавок к уже упомянутым лишениям и травмам зачастую обязательным условием было воздержание от секса. У южноамериканского народа хиваро платой за полноценное шаманство был год без секса54. У тлинкитов для юноши, стремящегося стать высокоранговым шаманом, целибат мог продолжаться до четырех лет, вдобавок ему приходилось спать по соседству с трупом шамана, которого ему предстояло заменить55. К слову о трупах: в некоторых сообществах шаманов убивали, когда умирал кто-то из их пациентов – этот риск останавливал претендентов, не чувствующих в себе подлинного дара целителя56.

Безусловно, во всем мире среди шаманов встречались представители всевозможных составляющих спектра: от истинно верующих до расчетливых мошенников. Ясно и то, что многие истинные верования были сдобрены толикой сомнения. Но это относится и к другим духовным традициям. Находятся глубоко религиозные христианские священники, которые призывают собрание молиться за больных, хотя и сомневаются в том, что Бог пользуется результатами опросов общественного мнения, решая, кто выживет, а кто умрет. Есть священники, придерживающиеся более отвлеченных представлений о божественном, нежели образ Бога, о которому они взывают в церкви. Есть также священники, полностью утратившие веру, но сохраняющие ее видимость. Мотивами этих людей может быть как оказание поддержки верующим, так и сохранение собственного положения уважаемого общественного лидера со всеми привилегиями, которые оно дает. Как отмечал антрополог Спенсер Роджерс в своем труде «Шаман», «границы между духовной преданностью и стремлением к личным достижениям зачастую оказывались размытыми в истории религиозных конфессий западного мира»57. Поскольку порой смутными бывают также границы между осознанной и неосознанной мотивацией, четкого различия нет даже в представлениях самих религиозных лидеров.

Так или иначе, почти не вызывает сомнения то, что с годами многие шаманы приобретали опыт, который ощущали как действительно духовный. Даже в технически развитых сообществах люди во время голодания, после перенесенной травмы, целыми днями находящиеся в одиночестве или принимающие галлюциногены, сообщают о всевозможных феноменах – от видений и голосов до неописуемых контактов с высшей реальностью. Порой результатом становится опыт обращения к Богу, меняющий всю жизнь.

Если допустить, что многие шаманы верили в реальность своего трансцендентного опыта, существовала ли эта реальность на самом деле? Вступали ли в древности посвященные в контакт с чем-то «нездешним»? Есть мнение, что сама эффективность таких шаманских приемов, как голодание, дает отрицательный ответ на этот вопрос: если опыт вызван простыми физиологическими манипуляциями с мозгом, значит, это галлюцинация.

Однако здесь, как бы дико это ни звучало, современная биология как наука приходит на выручку трансцендентному, хоть и ограниченным образом.

Эволюционной психологии, современным дарвиновским представлениям о человеческой натуре свойственно в некоторых отношениях принижать значимость религии. В этой главе на заднем плане постоянно маячит акцент на присущем человеку от природы стремлении к статусу, помогая объяснить, почему во всех сообществах находились люди, претендующие на роль религиозных экспертов. В приложении к этой книге с позиций эволюционной психологии объясняются сами истоки религиозных верований как наследие «встроенных» искажений восприятия и познания; естественный отбор не создал нас способными верить только в истинное, поэтому мы восприимчивы к определенным видам обмана.

Однако из идеи врожденной ментальной предвзятости вытекает следующий вывод: нормальные для нас состояния сознания в некотором смысле произвольны; так получилось, что эти состояния послужили некоей конкретной цели в рамках приземленного естественного отбора. Иными словами, им посчастливилось помочь организмам (нашим предкам) распространить гены в конкретной экосистеме на конкретной планете.

Есть немало далеко не лестных замечаний, которые можно отнести к этим состояниям сознания – замечаний вроде «эффективны в дарвиновском смысле» и «ценны с точки зрения распространения генов». Но к свойствам, которые нельзя с уверенностью приписать этим состояниям сознания, относятся «способствование глубокому проникновению в суть высшей природы реальности» и «способствование пониманию нравственной истины». Кроме того, можно по крайней мере приблизить мозг к одному или обоим этим свойствам путем физиологических манипуляций. Если предвзятые мнения и фильтры с самого начала материальны, значит, возможно их устранение.

Уильям Джеймс в «Многообразии религиозного опыта» исследовал всевозможные виды влияния на сознание – от медитации до веселящего газа, и пришел к выводу, что «нормальное для нас сознание в состоянии бодрствования» – «всего лишь один из типов сознания, в то время как наряду с ним, отделенные от него тончайшей завесой, существуют возможные формы сознания совершенно иного типа»58. Позиция Джеймса, согласно которой эти альтернативные формы в некотором смысле более истинны, чем обычное сознание, свидетельствует о широте взглядов, если уж на то пошло, подкрепленных эволюционной психологией.

Это не значит, что кроу действительно покровительствовал дух грома или что «повелители нум» народа кунг сан в состоянии транса на самом деле видели образ божества. Опять-таки далеко не все, что они видели, носило сугубо теологический характер. Один «повелитель нум» так описывал свой опыт: «Глаза становятся прозрачными, а потом вдруг ясно видишь людей»59. Другой говорил: «Мысли в твоей голове становятся ничем». И то, и другое можно было бы услышать от какого-нибудь буддийского мистика. Оба последовательны в далеко не абсурдном метафизическом предположении: такая штука, как созерцательное осознание в чистом виде, существует, но наши развитые ментальные механизмы в своем обычном рабочем режиме пользуются этим осознанием в конкретных целях и в ходе этого процесса искажают его.

Во всяком случае, возможная истинность некоторой доли опыта «повелителя нум» не нарушена средствами достижения этого опыта. Несомненно, состояние транса, которое достигается многочасовыми танцами, – результат, помимо всего прочего, ритмичных толчков, передающихся в основание мозга, а за один танцевальный сеанс, по оценкам антрополога Мелвина Коннера, количество таких толчков может доходить до 60 тысяч60. Но это не лишает возможной истинности опыт, который сам Коннер приобрел, танцуя с кунг, – «это безбрежное, как океан, ощущение единения с миром»61. Противоположность такому опыту, наше повседневное ощущение настороженной обособленности от всех, кроме немногочисленных родных и проверенных друзей, – наследие естественного отбора, не больше и не меньше. Оно было полезным для передачи генов следующему поколению, таким образом в некотором смысле верно отражало некоторые особенности социального ландшафта, но не обязательно – картину в целом. Следовательно, оно было в каком-то отношении стратегически «верным», но это не делало его верным в нравственном или метафизическом смысле.