В то время, когда Хью Чемберлен, следуя семейной традиции, пытался взять под контроль подготовку и деятельность английских повитух, врачи медленно, но верно осваивали акушерскую практику. Толчок этому движению дал Паре, а титул акушера, дарованный Клеману, прибавил достоинства новой профессии. Тем не менее попытки врачей заниматься акушерством столкнулись с мощной оппозицией. За исключением королевских семейств, врачи сталкивались с невероятным ханжеством. Иногда врач был вынужден повязывать себе на шею один конец простыни, а другой повязывать на шею пациентке. Таким образом, врач не мог видеть, что делается под простыней. Он производил свои манипуляции вслепую, но зато берег стыдливость больной. Титул «акушер» прижился не сразу, и врачей, практикующих в акушерстве, часто награждали унизительными кличками. Так, когда Вильям Смелли в XVIII веке организовал в Лондоне школу повитух, его конкурентка, повитуха с Сенного рынка миссис Найхелл, окрестила его «повивальным дедом лошадиной богоматери». В истории медицины Смелли остался благодаря тому, что первым предложил измерять размеры таза, но свой след он оставил и в литературе. В романе Лоренса Стерна «Напиток Тристрама» он фигурирует под именем Андрианус Смелвгот. В эту восхитительную книгу он попал благодаря тому, что принял слова Lithopaedii Senonensis Icon за имя автора, хотя на самом деле это была всего лишь подпись под изображением петрифицированного плода. Ошибку заметил йоркский врач доктор Джон Бертон, выведенный в романе под именем доктора Слопа, спорившего с повитухой за право принимать роды Тристрама.

Противодействие занятию врачей акушерством сохранилось почти до наших дней. Не далее как в сороковых годах XIX века Джон Стивенс написал и опубликовал в Лондоне памфлет об «опасности и безнравственности» участия мужчин в «повивальном деле». Свои усилия он посвятил Обществу подавления пороков. Сегодняшние акушеры уже не подвергаются презрению и осмеянию. Тем не менее в странах, отставших в своем культурном развитии, до сих пор остаются отголоски прежнего отношения; проявляется оно очевидным, хотя и невысказываемым вслух умалением достоинства врачей, занимающихся родовспоможением. Их считают низшей врачебной кастой, уступающей врачам других профессий – например, хирургам. Такое отношение сказывается на качестве преподавания акушерства в медицинских учебных заведениях, а подчас приводит к тому, что в акушерство идут люди, не блещущие способностями. Сказывается это отношение и на статистике детской и материнской смертности.

Во времена Хью Чемберлена это противодействие цвело пышным цветом, и Хью не снискал популярности в избранной им профессии; мало того, он еще впутался и в политику. Занятие политикой в Англии второй половины XVII века было делом небезопасным, что Хью Чемберлен испытал на собственном опыте. В конце концов он уехал в Париж, где в правление Людовика XIV обстановка была более спокойной. Здесь он попытался продать свой драгоценный секрет, и его направили к Морисо, бывшему тогда ведущим акушером Франции.

Сам Морисо в то время ввел в практику смелое новшество – его пациентки рожали на кроватях, а не в пресловутом акушерском кресле, которое было древнее Библии. Тем не менее, несмотря на это новшество, акушерское кресло сохранило свои позиции, и голландские невесты продолжали получать его в приданое вплоть до XIX века. Чемберлен похвастался Морисо, что с помощью своего секрета может принять самые трудные роды за считаные секунды. Морисо тотчас предоставил в его распоряжение щуплую женщину, изуродованную рахитом, которой не помогли разрешиться от бремени никакие приемы. Чемберлен самоуверенно принялся за дело, но, поработав три часа, признался, что столкнулся с непреодолимыми трудностями, – женщина умерла от травм, причиненных манипуляциями Чемберлена. «В завершение этой истории, – говорит Морисо, – следует вспомнить, что за полгода до этого события сей врач приехал в Париж из Англии и хвастал, что обладает секретным инструментом, посредством которого он может разрешить роженицу от бремени в самых трудных и запущенных случаях. Этот врач также сказал королевскому придворному врачу, что продаст свой секрет за десять тысяч талеров» (около 7500 долларов).

Если даже оставить в стороне вопрос о гуманности, то и с точки зрения медицинской этики поведение семьи Чемберлен, скрывшей метод, с помощью которого можно было облегчать страдания и спасать жизнь, было в высшей степени предосудительным. Можно, например, изобрести механическое устройство для удобства, получения дохода или для удовольствия, производить и продавать новое изобретение, стремясь к получению максимальной прибыли, держа новшество в секрете или защитив его патентом. Такой человек заслуживает почета, он может даже разбогатеть, и никто не будет из-за этого косо на него смотреть – скорее даже наоборот. Но так можно поступать в коммерции, а не в медицине. Заветы, передаваемые из поколения в поколение со времен жрецов храма Асклепия и поддержанные такой неосязаемой вещью, как этика, уважение и признание со стороны коллег, запрещают подобную практику. Врач, который ищет и находит средство, облегчающее человеческие страдания или продлевающее жизнь, делает его общим достоянием с тем, чтобы все врачи могли делать то же самое, не платя компенсаций тому, кто первым открыл новое средство. Ни в одной другой отрасли такое обучение не бывает бесплатным – только в медицине. Обязательство служения людям, которое врач берет без жалоб, возлагая на себя тяжкую ответственность, считается вполне естественным теми людьми, которые находят таким же естественным противоположное поведение всех прочих членов общества. Медицина выросла из религии; к счастью, она до сих пор сохранила в своих принципах часть религиозных добродетелей – в частности, принесение себя в жертву страданиям других людей, что, естественно, кажется непрактичным многим коммерсантам. Во все времена, как в древности, так и в наши дни, находятся врачи, извлекающие прибыль из тайных средств, обладающих действительными или мнимыми достоинствами. Чемберлены как раз и были людьми такого сорта. Были и другие – и было их великое множество.

Англия – в то время, когда Хью Чемберлен извлекал выгоду из своих щипцов, – буквально кишела шарлатанами. Четырьмя самыми знаменитыми были сэр Вильям Рид, доктор Грант, шевалье Тейлор и Меченый Уорд. Рид и Грант обязаны своей славой слабым глазам королевы Анны. Настоящих офтальмологов в то время еще не было, и королева пала жертвой шарлатанов. Ее любимцем был Вильям Рид, портной, который «не преуспел в починке одежды, но преуспел в починке глаз». Рид был самоуверенным безграмотным самозванцем, но благодаря покровительству королевы Анны приобрел большую практику и был посвящен в рыцари. Доктор Грант, другой окулист королевы Анны, начинал лудильщиком, потом стал проповедником, но, потерпев неудачу на этих двух поприщах, обратился к медицине. Его первая профессия упоминается в едкой эпиграмме того времени:

У королевы точно затменье ума,

Иль зреньем ослабла бедняжка.

Лудильщик вовсю ей лечит глаза

И в рыцарях Рид-портняжка.

Шевалье Тейлор был помощником аптекаря, а стал самодеятельным специалистом по глазным болезням. Тейлор послужил прототипом тех современных мошенников, которые на каждом шагу рекламируют свои чудодейственные средства. Усилия его не пропали даром – он стал одним из самых известных людей XVIII века. Его удостоил вниманием даже Сэмюель Джонсон, назвавший Тейлора «самым невежественным человеком из всех, кого я когда-либо встречал». Тейлор стал личным окулистом Георга II, у него лечились Гиббон и Гендель. В конце концов он ослеп сам и умер в монастырском пражском госпитале. Его приняли туда, несмотря на то что в своих «медицинских беседах» он часто хитро намекал на то, что, говоря попросту, побывал почти во всех «женских монастырях Европы и мог бы написать тома о нравах их религиозных обитательниц».