– А она-то что здесь забыла? – недовольно проворчала я. – Дома не кормят?

– Она на интернатном обучении, – пояснил Анчуткин, оглядываясь и расплываясь в глупой улыбке. – Она сирота, из Армении. Ей жить негде.

Мне стало совестно, но даже это не добавило любви к синеглазой красотке. Я с неодобрением смотрела, как три подружки Вольпиной, пошептавшись, пошли делать заказ (прихватив, между прочим, четыре подноса!), а Вольпина осталась за столиком, вынула зеркальце и начала прихорашиваться – приглаживала волосы, поправляла челку.

«Чистит перья, как утка», – подумала я.

«Свита» за соседними столиками наблюдала за Вольпиной со щенячьим восторгом. Анчуткин, между прочим, тоже позабыл рассказывать про свой петерсит и таращился на Вольпину, как на чудо.

Я мрачно отправила в рот еще кусочек холодца и со стуком положила вилку.

Анчуткин очнулся и смущенно хмыкнул. Он даже передвинул стул, чтобы сидеть спиной к Вольпиной, но то и дело косился на нее.

Я стул передвигать не стала, и мне было прекрасно видно, как подружки принесли подносы, выставили на стол тарелки, чашки и кружки, радостно щебеча при этом, а сама Вольпина благожелательно слушала их, не делая ни одной попытки придвинуть к себе тарелку или кружку.

– Они у нее в рабстве, что ли? – спросила я. – Не царское это дело – поднос таскать?

– У нее девяносто восемь и пять процентов! – сообщил Анчуткин, едва не повизгивая от восхищения. – Представляешь?!

У Ленки было восемьдесят пять процентов волшебной силы. Если Бориска не врал, то Вольпина и в самом деле была одной из сильнейших особей класса «А». Только и это разозлило меня еще больше.

– Ах-ах! – закатила я глаза, но Анчуткин сарказма не понял и принял все за чистую монету.

– Она крутая! И на превращениях в первый же раз так легко обернулась, что Барбара Збыславовна сказала – настоящее дарование! А на артефакторике…

Он принялся расписывает таланты Вольпиной с таким же энтузиазмом, с каким только что рассказывал про петерсит.

Наверное, я точно двинула бы Анчуткину по голове, чтобы замолчал, но он замолчал без моей помощи – потому что Вольпина оглянулась, вдруг поднялась из-за стола и направилась к нам танцующей походкой.

Никто из подружек не осмелился пойти за ней, и на лицах девиц, оставшихся за столиком, отразилась такая неприкрытая зависть, что я заскрипела зубами. Что касается Анчуткина – он потерял дар речи, пожирая Вольпину глазами. Мне показалось, что еще немного – и он бросится перед ней на колени и начнет руки целовать. Он и правда привстал со стула – хорошо хоть ножкой не шаркнул, но Вольпина не обратила на него никакого внимания и остановилась напротив меня.

Вместе с ней к нашему столу подплыл аромат роз – сильный, сладкий, дурманящий. Я подумала, что и духи её мне не нравятся. Какие-то они… слишком! Всё в этой красотуле было слишком! И это реально бесило!

– Привет! – улыбнулась мне Вольпина, словно не замечая Анчуткина. – Я – Карина. А ты – Василиса?

Голос у нее тоже был – слишком. Слишком мягкий, слишком нежный, сладкий, как ее духи. Я не торопилась отвечать, разглядывая красотулю Карину в упор.

Мое молчание ее не смутило, и она продолжала – дружелюбно, как будто мы были давними подружками:

– Ты ведь Жар-птица? И ты всех дурачила, что у тебя семь процентов? – она засмеялась – серебристо, как французская актриса, и парни в столовой тут же уставились на нее.

Анчуткин тоже засмеялся, будто услышал что-то очень смешное. Но мне стало противно.

– Никого я не дурачила, – произнесла я с отвращением.

– Но… ты же всех обманула, – Вольпина растерянно захлопала ресницами.

Ресницы были пушистые, идеально загнутые, длиной чуть ли не до бровей. Слишком длинные ресницы.

– Тебе чего надо? – спросила я резко, страстно желая, чтобы она поскорее убралась к подружкам.

Анчуткин посмотрел на меня с укором, а Вольпина удивленно округлила пунцовые губки, но тут же снова заулыбалась.

– Мы с конфетками сегодня устраиваем пижамную вечеринку, – промурлыкала она. – Придешь?

Пижамная вечеринка? С конфетками?.. Какие-такие конфетки?

– С кем? – переспросила я, недоуменно.

– С «конфетками»! – Вольпина махнула рукой в сторону своих подружек. – Это мы себя так называем. Мы ведь вкусные и сладкие, как конфетки!

– Ага! – радостно подхватил Анчуткин и даже поправил очки, таращась на Вольпину.

– Собираемся у меня, будем есть пирожные и тортики, мелодрамку какую-нибудь посмотрим, – она склонила голову к плечу, дожидаясь моего ответа. – Приходи?

– Спасибо, но нет настроения, – ответила я не особенно вежливо. – И пижамки у меня нет.

– Я тебе подарю, – с готовностью предложила Вольпина. – У меня есть как раз твоего размера – бабушка подарила, но мне великовата. Я ни разу не надевала…

Это намек, что я толще её?!.

«Подари себе мозги!» – чуть не ответила я грубостью, и сама удивилась. Обычно я не испытывала такого раздражения к малознакомым людям. Недовольство было, но – почти ненависть?..

– Не надо ничего дарить, – ответила я, сдерживаясь уже из последних сил. – И вообще – ты видишь, что я с другом разговариваю? У нас важный разговор. Не для первачков.

– О, прости! – ахнула Вольпина и впервые пригляделась к Анчуткину, который чуть в обморок не хлопнулся от счастья, что его заметили. – Это твой парень? А говорили, что у тебя любовь с ректором…

Анчуткин поперхнулся и закашлялся в кулак. Красотуля заботливо похлопала его по спине, а я еле сдержалась, чтобы не дать сплетнице пинка прямо здесь. Даже если Вольпина была полной дурой и болтала, что на ум взбредет, ее это ничуть не извиняло. У глупости тоже должен быть предел.

– Вали отсюда, – сказала я сквозь зубы. – Или всеку.

– Ой, а почему ты злишься? – она вскинула брови и зашептала: – А, ректор тебя бросил?! Так ты ему поэтому глаз подбила?! Прости, пожалуйста, я не знала, – и она поглядела на меня, жалостливо распахнув глаза.

Глаза были яркие, словно нарисованные синей эмалью, а черные пятнышки зрачков казались брызгами черной краски – никакого намека на прозрачность. Как пуговицы. Это противно, когда глаза – как пуговицы.

– Вали! – повысила я голос, и на нас оглянулись из-за соседних столиков.

– Ты что такая злая? – плаксиво протянула Вольпина и попятилась. – Фу, напугала меня!

Она отошла к своим, с видом оскорбленной королевы, и все её подружки бросились к ней и зашептались, сблизив головы и с осуждением поглядывая на меня.

– Конфетки! – сказала я, усмехаясь, уже недовольная, что так отреагировала на тупую болтовню.

Надо было просто посмеяться, а не показывать, что меня так задело вранье. Но она меня и правда взбесила. Я взяла вилку и несколько раз зло ткнула её в холодец.