— Блу рассказывал мне о катастрофе. — Кендра смахнула навернувшиеся на глаза слезы. — Я не знала, Броуди! Я даже не знала, что у тебя был брат! А Блу не упоминал о детях. Когда я увидела, как ты в понедельник подвез Джоди в школу, и услышала, как она назвала тебя папой, я подумала…

— Младшие зовут меня папой. Это произошло само собой. Ведь Джоди было только два года. Джеку — шесть. Хейли… ну, с Хейли дело обстояло иначе. Ей было одиннадцать, почти двенадцать. Она никогда не забывала своих родителей. Если она меня как-нибудь и называет, — добавил он с чуть заметным сожалением, — то только… Броуди.

На несколько долгих минут воцарилось молчание. Из другого конца дома они слышали, как Джек кого-то зовет.

Через некоторое время Кенни спросила:

— Значит… ты взял их всех после того, как… погибли Джек, его жена и ваш отец. У них был только ты? Больше никого?

— Только я. У Морин не было родственников.

Кенни спрашивала себя, доводилось ли ей так когда-нибудь в ком-нибудь ошибаться.

— Броуди…

У нее комок застрял в горле, и голос прозвучал как-то сдавленно. Слезы, которые она пыталась подавить, против ее воли вырвались наружу.

— Черт возьми, Кенни, я не хотел, чтобы ты плакала! — Он поставил кружку с пивом и встал. — Знал бы — не стал бы откровенничать!

Он был на полпути к ней, когда дверь открылась. Кенни поспешно смахнула кончиками пальцев слезы и сглотнула комок в горле.

— Папа! — Сияющая от радости Джоди, а за ней и Меган ворвались в комнату, перепрыгнув через Фетча. — Меган правда останется на барбекю?

Джоди подбежала к Броуди и остановилась возле него. Меган попятилась, но встретилась взглядом с матерью, и глаза у нее заблестели.

— Да, куколка, Меган останется, и ее мама тоже!

— Джек уже зовет, гамбургеры будут готовы через минуту!

Кенни не представляла, как бы развивались события, если бы не вмешались дети.

Но когда Броуди выпроводил детвору во двор, она поняла, что лучшего времени они и выбрать не могли.

Она была так тронута этой готовностью Броуди к самопожертвованию, — хотя, произнеси она это слово вслух, он бы только удивился, — что могла совершить какую-нибудь глупость.

Например, позволить ему поцеловать себя.

Что, как она подумала, он и собирался сделать.

Броуди беспокойно пошевелился на покрытом подушками шезлонге, допивая послеобеденный кофе за кедровым столиком в патио и наблюдая, как Кенни и Хейли идут к лужайке.

Его охватила горечь. Горечь, которую он пытался подавить. Черт, он же поклялся никогда не позволять себе снова думать о прошлом; дал себе это торжественное обещание в сочельник, восемь лет назад, после того как Кендра Уэстмор так жестоко унизила его.

Позже в этот вечер он отправился в бар Хоудауна и напился так, как не напивался ни до, ни после этого. И поклялся перед Богом, что больше ни одного мгновения не будет думать об этой гордячке!

Это ему удалось, пусть и с трудом, а то, что она больше не приезжала в Лейквью, только облегчило ему задачу.

Но теперь она снова появилась в его жизни.

И она по-прежнему отвергает его.

Отвергает все, что между ними произошло.

Отвергает своим молчанием.

Что ж, он скорее умрет, чем снова поднимет этот вопрос. В конце концов, у него тоже есть гордость, и, может быть, только это придет ему на помощь. Это единственное, что не позволило ему окончательно сделать из себя дурака.

У него вдруг все поплыло перед глазами.

Она навсегда завладела его мыслями, стоило ему впервые увидеть ее. Он работал в саду «Роузмаунта», когда она вышла из парадной двери — в красном платье, с ослепительными золотистыми волосами. Она казалась ему сказочной принцессой.

Недосягаемой…

До той ночи в Сиэтле.

Солнце уже стояло низко, бросая тени на сад. В густых лучах ее волосы блестели, как бледное пламя.

Эти волосы, эти светлые шелковистые волосы, такие мягкие, такие легкие, просеивались сквозь его пальцы, как лучи солнца, благословлявшие их, когда они любили друг друга под звуки мелодии «Воспоминания о вчерашнем дне», доносившейся до них в жаркую сентябрьскую ночь.

Нет, они не любили друг друга.

Это он тогда считал, что любили. Он любил ее нежно, страстно, заботливо. Он хотел защитить ее от всех невзгод.

Она же занималась сексом!

А потом… ушла.

У него засосало под ложечкой. На этот раз все будет иначе. На этот раз он будет контролировать ситуацию. Если она решит поддаться влечению, которое до сих пор существует между ними, то уйдет он.

И постарается забыть ее. В надежде, что это наваждение оставит его. Оставит навсегда. И даст ему мир, которого он так отчаянно жаждет.

— Вы вернулись в Лейквью навсегда?

Когда Хейли задала вопрос, Кенни остановилась.

— Да. Я с детства люблю этот город. И хочу вырастить Меган здесь.

Оставшись наедине с Кенни, Хейли совершенно преобразилась, словно ее подменили.

За обедом девушка была молчалива, но, когда они пришли сюда, оставив Броуди в патио, она стала естественной и дружелюбной. Неужели она хотела, чтобы Броуди думал, будто гостья ей не нравится? Но почему?

— Джоди сказала, что вы вдова. Мне очень жаль.

Кенни почувствовала легкий приступ вины. Ей редко приходилось лгать, но в данном случае ей казалось, что это была совершенно необходимая ложь… Однако теперь перед этой бесхитростной девочкой ей почему-то было неловко.

— Мы уже шесть лет живем с Меган вдвоем. Я сама зарабатываю на жизнь и смотрю вперед, а не назад.

— Значит, вы надеетесь когда-нибудь еще раз выйти замуж?

В голосе Хейли снова появилось напряжение. Может быть, она боялась, что Кендра положила глаз на ее брата? Но это же смешно!

— Пока это не входит в мои планы. Я этого, конечно, не исключаю… но повторный брак… Вряд ли!

Вряд ли ей посчастливится найти человека, которому она сможет рассказать правду о Меган.

Она привычно задвинула в самый дальний уголок сознания мрачные воспоминания… но не могла ничего поделать с охватившей ее дрожью.

— Вам холодно? — заботливо спросила Хейли. — Может быть, принести свитер?

— Спасибо. — Кенни заставила себя улыбнуться. — Нам с Меган пора домой. Мы и так засиделись.

— Нет, ничего подобного! — неуверенно, а затем настойчиво запротестовала Хейли. — Миссис Уэстмор…

— Почему ты не называешь меня Кенни? Я ведь всего на несколько лет старше тебя!

— Вы не возражаете?