Он был похоронен на кладбище Святой Катерины на востоке города между улицей Гобеленов и улицей Денфер, но когда в 1883 г. стали производить раскопки на оставшихся кладбищах Парижа, надгробный камень с могилы Гийомо исчез. Его кости были собраны вместе со всеми другими, отнесены в склеп, который он построил, и вставлены в стены. Сейчас где-то там, в этом огромном храме кальция и фосфата, Шарль-Аксель Гийомо по-прежнему не дает Парижу исчезнуть в пустоте.

Человек, который спас Париж, умер двести лет назад. Почти столько же лет о нем не упоминалось ни в одной истории Парижа. Люди, которые разрушили или вызвали разрушение больших частей города, увековечены в названиях улиц и статуях, но нет мемориалов, посвященных работе Шарля-Акселя Гийомо. Боковая улочка рядом с Лионским вокзалом носит имя Гийомо, но она была так названа в честь местного землевладельца и никак не связана с Шарлем-Акселем.

Он мог бы оценить это как неблагодарность или как молчаливое признание того, что долг невозможно возвратить. Но, возможно, город Париж просто не хочет напоминать своим жителям и гостям о том, что лежит у них под ногами.

Часть улицы Денфер (Rue d’Enfer), провалившаяся в 1777 г. в первый рабочий день Гийомо в новой должности, в 1859 г. была включена в новый бульвар Сен-Мишель. В 1879 г. оставшуюся часть улицы переименовали в Денфер-Рошро (Rue Denfert-Rochereau) в честь полковника, который защищал Бельфор от пруссаков. Комиссия по присвоению названий понимала, что железнодорожный терминал должен носить менее зловещее название, чем «Париж – Денфер» (Enfer – Преисподняя в переводе с франц. – Пер.). Или игра слов d’EnferDenfert была попыткой спрятать следы старой Адовой улицы, не отказывая полностью дьяволу в его доле.

Когда в 1879 г. улица Денфер была переименована, ни у кого не было причин бояться повторения тех инфернальных бедствий. Появление трещин, которые повредили три дома в тот год, неподалеку от места провала грунта в 1774 г. было отнесено на счет железнодорожных составов, которые с грохотом въезжали и выезжали из терминала Денфер. Далее на улице – по направлению к центру Парижа – геологи и минерологи продемонстрировали свою уверенность в подземных укреплениях грунта, перенеся Горный институт на край Люксембургского сада – напротив места провала 1777 г.

Однажды в апреле 1879 г. в шесть часов вечера лекторы и студенты, выходившие из института, с удивлением увидели цирюльника, который жил на другой стороне бульвара, сидящим в своей столовой на виду у прохожих. Он держал нож и вилку, глядя на еду, лежащую на тарелке, которая стояла на верхушке груды обвалившихся камней, завершившей свой долгий путь из глубин наверх. Фасады домов под номерами 77, 79 и 81 по бульвару Сен-Мишель отделились от остальной постройки и исчезли. На этот раз горожане были более склонны сваливать это несчастье на Департамент дорог и мостов, нежели на дьявола.

Такие инциденты в настоящее время сравнительно редки. Общественные улицы и любое здание, которое принадлежит городу Парижу, могут не страшиться провалиться вниз. Каждый год появляется всего лишь около десяти карстовых воронок. Большая их часть совсем маленькие, и в результате погибли только несколько человек. С дырами большего размера поступают в соответствии с современными технологиями, и людей, которых затронули происшествия подобного рода, переселяют в другие дома за счет города. Обширная полость, которая появилась под Северным вокзалом в 1975 г., была вскоре заполнена двумя тысячами пятьюстами кубометров цемента. Считается, что практически весь Париж, кроме Монмартра и некоторых кварталов к востоку от площади Денфер-Рошро, в настоящее время находится в безопасности.

Не так давно это место прекрасно служило ей в качестве временного жилья. Когда она посещала Оперу и спектакль заканчивался поздно, было благословением провести ночь в Париже и избежать долгой поездки домой по пыльной дороге. Теперь, когда она была вынуждена сделать его своим постоянным домом, его недостатки стали очевидны. Даже когда жильцы были выселены, а их квартиры подновлены, здесь возникало ощущение тесноты и чрезмерной усложненности. Она занимала первый этаж с антресолью с одной стороны здания; ее муж и дети находились этажом выше. Если бы все было иначе, то она и некоторые дамы могли бы радоваться тому, что живут в городе, но в эти дни она редко возвращалась домой после наступления темноты, и ей не доставляла удовольствия мысль о том, что ее муж, сидя на троне в комнате для занятий географией, смотрит в подзорную трубу на то, как ее экипаж въезжает во двор.

Она привыкла к неудобству: все ее дома были строительными площадками. Иногда она ловила себя на том, что завидует крестьянину, который за день может построить себе лачугу. Были комнаты, план которых она составила и которые она никогда не увидит, разве только в виде акварельных набросков и картонных моделей. После свадьбы ее первая спальня была усыпана конфетти из хлопьев штукатурки и золотой краски. Желая поскорее заселиться, она приказала покрасить потолок простой белой краской, но его высочество настоял на полном ремонте и чтобы картины с изображением толстых нимф были вставлены в позолоченную штукатурку. По мере того как она узнавала историю расходов и финансов семьи, этот режим бесконечной перестройки, по крайней мере, позволил ей навязать свой собственный вкус. Частично сады выглядели почти так, как она хотела. Старый лабиринт был выкорчеван и заменен английской рощей, в которой она почти могла представить себя дома. Но теперь, в новой резиденции, каждое «улучшение» было продиктовано обстоятельствами.

Плотники установили раздвижные двери за полками в некоторых шкафах. Секция из деревянных панелей за гобеленом скрывала другую потайную дверь, которая выходила на небольшую лестницу. Ложные двери, которые были добавлены с уже забытой целью, не давали составить впечатление о доме в целом. Ее дом превратился в лабиринт. Чтобы добраться до двора, ей пришлось бы выйти из своих апартаментов с задней стороны, пройти по коридору мимо пустых комнат, а затем спуститься по еще одной лестнице. Ничто не было бы просто в таком месте, и она не испытывала огорчения оттого, что приходится оттуда уезжать.

Окна ее апартаментов выходили не на двор, а на сады и реку, расположенную левее. Когда с того направления дул ветер и швырял в оконное стекло дождь, она не видела ничего, кроме неясных аллей деревьев, вытянувшихся в направлении площади Людовика XV.

Днем в садах было более шумно, так как туда пускали солдат, слуг и бедно одетых людей. Ночью они были закрыты для публики и, очевидно, пусты, но раздавались звуки, к которым она недавно привыкла, – огромный и неясный звуковой фон, образованный далекими стенами и набережными, которые, казалось, ловили шепот города.