Он упорно смотрел в небо ожидая что его наваждение растворится, но этого не случилось. Это был человек с крыльями. Он блестел как пласт алюминия в солнечный день, но за стеной пламени был лишь сумрачный мрак. Тянувшись одёрнуть своего спутника одной рукой и указывая на ангела второй, он неожиданно для себя со с космическим ужасом и удивлением воскликнул, медленно поднимая указательный палец уже просто вверх, в небо.

– Темно блять стало. Щас же день только что был. И вихря над нами больше нет…

Над ними был ровный мрак. Абсолютная пустота. Ни облаков, ни солнца, ни звёзд. В нём проснулась астрофобия. Никогда не думал, что он почувствует её наяву, в жизни. Страх перед масштабами Вселенной, сингулярностью, пульсарами и войдами лишь приятно щекотал нервы во снах и за просмотром кино. От этого ужаса не проснуться. Глеб ощутил себя запертым в гробу. Душно, темно и не сбежать. Хотя света больше, чем должно быть от огня. И он более равномерный, как днём. Недоспасённый хотел что-то сказать, но его прервал громкий и совсем близкий звук. За площадью раздался вой, из -за двухэтажек за их спинами замаячили огромные козлиные рога. Синхронно, парни помчались за тем, от чего недавно убегали. Благо то, что огонь уже прошёл бабкин дом и снова рисковать не пришлось. Уже в безопасности, до сознания дошло ощущение что страх нёс его сам. Как бег в детском сне, неограниченный слабым телом, а лишь смелостью фантазии. Только вот отставший и глотающий раскалённый воздух спутник так не считал.

За закрытыми шторами старой кухни просыпалось детские воспоминания о безопасном одеяле. Квартира была слишком низко, чтобы внутрь попали пылевые горящие дьяволы. В ней даже воздух был свежее и прохладнее. Сидя на деревянном скрипящем стуле, Глеб пусто засмотрелся на комнатные растения. Они теперь смотрелись дико и не естественно. Парня, что смог подобрать звали Пётр он был примерно ровесником Глеба. Бабушка, конечно, ругательно обозначился свою обеспокоенность, но его сейчас мучило нечто более важное. Что это было за странное чувство, что в нём могло "гореть". Догадки шли одна за другой и все были ужасающие. Глеб, что для него не канонично, впервые за долгое время захотелось помолиться. Раньше бы он этого прилюдно стыдился. Но аду от предрассудков ни у кого даже углей не осталось. Мягко и тихо заговорил Пётр:

– Уже поздно и явно бессмысленно что-то просить. Мягко говоря, нам прямо и открыто заявили, что мы – брак. -он понизил голос- Либо это испытание.

Тут Глеб с оттенком надежды попросил рассказать поподробнее. Что-то его зацепило в этих словах. И несколько помолчав, спасённый начал делиться своими, видимо, сильно заранее структурированными мыслями.

– Ну если верить, что Бог в понимании "Абсолют" (абстрактный и единый) избрал "своим" народом евреев и там же… появил Господа… в общем понятно почему их всю историю гнобили убивали и унижали. Такова "Божия любовь". -он развёл руками». Переживая все эти испытания народ становился сильнее. Вот лично я не знаю ни одного еврея алкаша или наркомана, ни одного маньяка. Замучил их. Да даже фраза "бедный еврей" звучит как название тупой комедии. Ну, а зачем это всё ты, наверное, понимаешь. Не для довольствия в жизни, а для счастья, которое грубо говоря является ключом от душевного спокойствия. От состояния рая. От ворот сгоревших садов в общем. Очевидно, нам всем выпал шанс получить этот ключ. Пусть мир за окном ещё больше стал похож на ад.

Он замолчал, с закрытыми глазами попивая простую воду. Кипятить чай на углях цивилизации немножко дико и опасно, тока нет. А вить пить на кухне под разговор что-то нужно. Глеб, двумя пальцами отодвинул штору. За окном был лишь мёртвый мир, осыпаемый тлеющим пеплом, что прожигал трупы людей и зверей… и вид на горящие в дали многоэтажки. Возникла подавляемая подсознанием мысль о том, что сидеть на кухне и философствовать – не лучшая идея при чрезвычайных ситуациях. Но сам собой возникает вопрос – а что вообще ещё делать при настолько чрезвычайных ситуациях? В подвале сидеть пока не прокиснешь? Все беды переживали на кухне. Хотя, может в этом и была проблема. Пётр продолжил.

– По сути говоря это апокалипсис. Ну, Армагеддон, очевидно.

У Глеба закружилась голова. Страх и отчаяние наконец окатили его вместе с тошнотой. Пришла паническая атака и впервые в жизни у неё есть объективная причина – реальная угроза близкой смерти и, хуже, ада. Задыхаясь, обращая всё своё внимание на онемевший язык и щеки он с трудом заговорил – Мне нужно успокоиться. В общем смысле. Помоги, что мне для этого сделать? Что поможет?

– Сложный вопрос. Лично мне эта обстановка дала абсолютное умиротворение. Ну если забыть, как я убегал от стены грёбанного пламени. А вот у вас взгляд живого призрака, у которого ещё остались дела. Может тебе самому нужно помочь себе?

Глеб понял намёк начал рассуждать вслух.

– Если это правда Армагеддон, что глупо отрицать, но всё же это дико. То один очень важный мне человек, который явно не в аду, сейчас в раю. А это значит мне нужно "попасть" "туда".

– Для начала я вам советую перестать врать. Ну, то есть да, вы не врёте. Перестать недоговаривать – ведь это тоже искажение правды. Дело ведь ещё и в том и сами не хотели бы вечно страдать. Ведь так?

– Да, так. – сказать эти два слова было сложнее, чем поднять уговорами штангу в воздух. – Но только головой, не сердцем. – его скривило от такой банальщины, и он объяснил – Не по желанию, а только по необходимости.

– Даа… именно это и делает вас человеком и даст нужные вам шансы на спасения. Кстати, выходит так, что вы побежали за мной просто так. С желанием спасти кого-то, а не себя? – Пётр посмотрел на него как учитель задавший наводящий вопрос ученику.

– Я.. – у него защемило душу вопросом: как же не "скривить» ей? – не знаю. Может суицидальные привычки, наклонности. Может и в правду хотел кого-то выручить. – «стоп, но ведь у меня нет суицидальных наклонностей» вспомнил Глеб.

– Значит, это ваш путь. А мой путь – помочь вам в нём.

Они замолчали глядя друг на друга. Они словно нашли свет маяка в вечном океане отчаяния. Ну, Глеб нашёл. Пётр всю жизнь по нему и шёл, а если бы не этот спасатель, то уже бы пришёл. Глеба окатила смиренная надежда. Её было страшно касаться даже гранью осознанности, и он не стал этого