Хоть мизерная, но — победа, и я испытал злое удовлетворение. Быков снова принялся что-то печатать, и его лицо светлело, монобровь поднималась, открывая глаза.

Передо мной лег второй документ, тоже, видимо, заготовленный заранее — ну не успел бы Быков набрать столько текста за пять минут.

Постановление о привлечении в качестве обвиняемого.

Хера се у него полномочия! Подобные постановления может выносить только суд.

— Я пропустил заседание суда? Когда он состоялся?

Страха за свою жизнь не осталось. Осталось злое негодование. Я готов был вскочить и заехать ногой с разворота — Быкову по башке. Он почувствовал мое намерение, отодвинулся от стола вместе со стулом и, видимо, нажал тревожную кнопку — в помещение вошли менты.

— В случае рассмотрения преступлений, угрожающих госбезопасности, постановление имеет право вынести следователь, — отчитался Быков.

Я думал, меня выволокут, но Быков вскинул руку, веля ментам остановиться, он специально позволил мне дочитать постановление, чтобы я ощутил всю безнадежность своего положения.

Глава 5

Твой дом — тюрьма!

«…привлечь Нерушимого Александра, 2004 г.р. в качестве обвиняемого по данному уголовному делу, предъявив ему обвинение в совершении преступления, предусмотренного ст. 66, ст. 65».

— Терроризм и шпионаж, — с удовольствием объяснил Быков и процитировал по памяти: — Наказываются лишением свободы на срок от десяти до пятнадцати лет с конфискацией имущества и со ссылкой на срок от двух до пяти лет или без ссылки, или смертной казнью с конфискацией имущества. Так что если тебе есть что сказать следствию…

— Я. Ничего. Не совершал. — Отчеканил я, ощущая, как разгорается солнце за грудиной и тело наполняется священной яростью.

Злость накатила волной, затуманила рассудок. Я рванул наручники и выдрал их вместе с кольцом, к которому они крепились — Быков побледнел и шарахнулся в сторону.

— Ни с места! — рявкнули за спиной. — Стреляю!

За мгновение пронесся вихрь мыслей. «Какой смысл теперь? — твердила ярость. — Ты сгниешь в тюрьме. Уйди красиво, забери с собой эту гниду». Разум возражал: «Жизнь — самое ценное. Пока ты жив, можно все исправить». Я вспомнил свою предыдущую смерть, вдохнул, выдохнул, поднял руки, собираясь лечь, но — удар по голове сзади… И темнота.

Очнулся я в обезьяннике на койке. Меня, конечно, швырнули на пол, но обитатели сжалились, подняли, перенесли. Я запустил руки в волосы и нащупал шишку на виске.

Живой. Хорошо это или плохо?

— Очухался, — прозвучал знакомый голос вора Тимофея, и в нем сквозило неожиданное сочувствие. — Ты как, эй?

Меня легонько толкнули в бок. Я резко крутнул головой — затошнило, значит, есть сотрясение.

— Живой, — хрипнул я и перевернулся на бок.

Тимоха кивнул и сел за стол к подельнику. Они больше не желали мне зла, приняли в стаю. С губ сорвался смешок. Вот теперь моя стая, мои друзья и собеседники — грязные, перекошенные, с гнилыми душонками.

На мне теперь клеймо, и привычный мир смотрит на меня, презрительно скривив морду, я там чужак, опасный асоциальный элемент.

Живешь ты себе по совести. Никому не делаешь зла, даже, можно сказать, творишь добро, и тут по досадному недоразумению тебя затягивает в жернова машины под названием Система. Ей насрать, что ты верный друг и хороший парень. Скрипят, вертятся шестеренки, перемалывая твою личность. Системе плевать на частности. Затесался вяз среди срубаемых дубов — кому какое дело?

Я ощущал себя даже не тлей — бактерией, не стоящей рассмотрения. Убили великого Шуйского, а я просто попал под раздачу, и как теперь доказать, что я не виноват?

Должен, непременно должен найтись выход. Писать жалобу Горскому? Ха-ха! Выйти на бээровцев и сознаться, что я одаренный… И что? Обвинение предъявлено, и оно более чем серьезное. Главный подозреваемый упомянул меня, теперь хрен отмажешься.

Из раздумий меня вывел подельник Тимофея.

— Эй, ты, боксер! Раз тебя снова сюда привели, значит, поедешь в СИЗО с нами вместе. По какой статье проходишь? Разбой?

— Не прохожу, силой тащат, — проворчал я.

— Ага, расскажи. Да не ссы, не наседка я.

Вспомнилось, что наседками называли сидельцев, сотрудничающих с органами. Таких подсаживали к заключенным, чтобы они втирались в доверие первоходов, выведывали их секреты, а потом использовали в своих целях или сливали ментам. Растерянный первоход, ощутив поддержку, и рад стараться, и еще на один срок себе наговаривает, в то время как бывалый сиделец все эти приемы знает и помалкивает.

В той реальности я читал, что самый ад в СИЗО — никаких прогулок, вонючие забитые камеры, беспредел. В тюрьме хоть есть мизерная свобода перемещения, в библиотеку можно ходить, на работу. А учитывая сложность моего дела, в СИЗО я могу прокуковать и полгода, и год.

Все, конец футбольной карьере! Да, я выбрал жизнь, но разве то, что меня ожидает — жизнь?! Песок не замена овсу.

Заскребла мысль о Лизе, и стало стыдно, что, поглощенный своими проблемами, я не думаю о ней. Ее, наверное, тоже прессуют, заставляют писать признание во всех грехах. На ее семье теперь клеймо, которое не смыть и кровью. Внучка врага Родины. Большой плюс, что у меня нет семьи, на меня не через кого давить.

Хотелось обнять Лизу, утешить в трудные минуты, но как? У меня нет связи с внешним миром.

Кардинала, которого раздражало мое мельтешение, в камере не было, и я принялся метаться от стены к стене, как тигр в клетке. Выход… Мне нужен выход, нужна цель. Что-то, за что можно зацепиться и удержаться.

Дар! Они могут отобрать честное имя, посадить меня в клетку, но никто не отнимет мой дар. Я буду развивать его, а когда выйду, а я непременно выйду… А если не смогу выйти — сбегу, с даром это будет несложно. Когда выйду — докопаюсь до истины.

Заскрежетала дверь. Менты забрали моих знакомых щипачей, потом — еще одного товарища. Привели двух пьяных гопников. За мной все не приходили и не приходили. И лишь когда приглушили освещение, в девять вечера, пожаловал конвой из четырех человек.

Уже зная, что от меня требуется, я встал к стене, свел руки за спиной и позволил себя обыскать и надеть наручники.

— На выход!

Эти ребята видели, как я выдрал кольцо из столешницы, что не под силу даже самому сильному тяжелоатлету, и от них исходил вполне осязаемый страх. Двое вели меня под руки, те, что шагали позади, — на всякий случай держали под прицелом.

В автозаке я был один. По идее, меня должны везти в СИЗО. Но почему не вместе со всеми? Мысли