Собственно, мы и не спешили, понимая, что сразу ажиотаж не получится по той причине, что столицу не удивить картинами пусть и такого размера.

Мы с Куроедовым занялись патентами, Лёшка готовил «общественное мнение» через газеты и «критиков», Тыранов помчался к каким-то своим старым знакомым. В результате пришлось нанять нескольких студентов для того, чтобы они постоянно дежурили в зале. Ну и сторожам заплатили, конечно.

Помимо этих дел, я решил наведаться к Пете. Супруге он писал несколько раз и адрес у меня имелся. Петя в столице оброс какими-то связями, вдруг и через него получится привлечь зрителей?

В доходном доме, где обосновался Петя, нужную квартиру удалось отыскать не сразу. Честно говоря, я решил, что консьерж меня не понял, и даже спустился вниз уточнить. Но по заверениям служивого в доме не пять, а шесть этажей. Просто я в темноте не разглядел дверку, а за ней лесенку, ведущую на последний мансардовый этаж. Пришлось снова топать наверх.

Больше всего я удивился, что в таком скворечнике Петя не только жил, но еще и прислугу имел. Слуга мне и открыл дверь, предварительно выспросив, кто я и откуда.

— А то ходют тут, деньги просят, — абстрактно объяснил пожилой мужчина предпринятые меры предосторожности. — Барин почивать изволят.

— Буди, — потребовал я. — Скажи, что родственник из поместья приехал.

— Дык как же…

— Или уйду. Супруга моя братцу велела немного денег передать, — добавил я, хотя общаться с Петей уже расхотелось.

— Сейчас, сейчас, — засуетился мужчина и, оставив меня в полутёмном помещении, являющимся одновременно прихожей и местом обитания слуги.

За стеной послышался недовольный возглас, затем что-то грохнуло, а после дверь распахнулась и в коридор вылетел сапог. Вслед за этим предметом гардероба материализовался слуга, потирающий лоб. Жестом он показал, что ежели господин изволит, то может сам дальше с родственником общаться.

Петя с постели поднялся, но, как говорится, ещё не проснулся. Долго наводил резкость, пытаясь с бодуна понять кто пришёл. Наконец в глазах что-то там промелькнуло. Похоже, процедуру опознания я прошёл. Только о чём беседовать с этим телом? Оставил ему десять рублей (раз уж сказал слуге), остальное дам за работу, если Петя пригласит на показ кого-то из своих знакомых. Адрес и схему добавил к деньгам и удалился.

Студенты Санкт-Петербургского Императорского университета нашу выставку посетили в первые два дня и как-то не особо оценили картину. Я так и не понял причины. Лёшка предположил, что эти гуманитарии не заинтересовались изобретениями в области химии. В самом деле будущим юристам и историкам совершенно наплевать на пигменты и революционную упаковку красок, а в живописи они не очень сильны.

— Раскрутим, не переживай, — подбадривал Алексей. — Университетское руководство заверило, что до Пасхи зал им не особо нужен. Здесь всего-то учится триста восемьдесят два студента.

— Охренеть, — не сдержался я, подразумевая уровень образования в России. — Это на всю страну?

— Не хотят учиться, — поддержал моё мнения друг. — Прикинь, они даже ни за что не платят. Многие ходят на лекции в качестве вольнослушателей.

— Кстати, ректор приходил, — припомнил я.

— И как он? — заинтересовался Лёшка.

— Господин Шульгин соизволил поговорить со мной об исторической ценности полотна. Долго выспрашивал, какой именно период мы отображаем. Мол, он не припомнит таких боёв.

— Это ж пираты! — возмутился Алексей. — Когда хотят, тогда и воюют.

— Вот-вот, я примерно так и ответил, чем не впечатлил профессора по историко-филологическому направлению.

В общем, ни студенты, ни профессора университета нашими «Флибустьерами» не впечатлились. Мы терпеливо ждали наплыва зрителей, продолжая заниматься другими делами.

А в среду Лёшка с обеда убежал Пушкина спасать. Куроедов с секретарём в это время донимали чиновников, дополняя документы по патентам, а мне ничего не оставалось, как тосковать в зале Петра Великого, развлекая редких посетителей историей создания полотна. Мой голос эхом отдавался под сводами зала, усугубляя и без того не самое хорошее впечатление от выставки.

Примерно к трём часам дня наметилось некоторое оживление. Снова заявился ректор со свитой, а с ним еще один пожилой господин. Явно не из простых.

— Извольте, Фёдор Петрович, оценить. Помещики из глубинки привезли своё творчество, — представил меня и полотно Шульгин.

Упомянутый господин вид имел типичный для петербуржцев. То есть бледный и болезненный. Даже в помещении он продолжал зябко кутаться в верхнюю одежду. И это притом, что для посетителей мы специально организовали в холле гардероб. Коридоры здесь широченные и несколько строек совсем не перегораживали проход. В зале топилась печь-голландка (оплату за неё брали отдельно) и было вполне комфортно.

— Титов Георгий Павлович, помещик, — решил я представиться.

— Автор? — изогнул вопросительно бровь гость.

— Автор, к сожалению, ненадолго отошёл, — ответил я, — но готов ответить на все вопросы и прежде всего по использованию новых пигментов. Мы сейчас оформляем патенты на изобретения.

Я продолжал вещать отрепетированную речь, а господин разглядывать картину. Он то отходил подальше, то приближался, пытаясь сковырнуть ногтем слой краски, где она лежала особенно густо.

Пока его внимание было привлечено к полотну, один из сопровождающих ректора подошёл ко мне и тихо назвал имя зрителя:

— Граф Толстой.

Теперь уже мои брови поползли вверх. Но почти сразу я вспомнил, что это не Лев Николаевич, а Фёдор Петрович Толстой. К сожалению, больше ничего узнать об этом господине не удалось.

— Не Брюллов, — вскоре вынес вердикт граф и удалился, а за ним следом все остальные посетители.

Дался им этот Брюллов! Каждый человек, более-менее имеющий отношение к творчеству, обязательно упоминает Брюллова. Ещё и оды сочиняют: «И стал «Последний день Помпеи» для русской кисти первый день!»

Для этого времени несомненно выдающееся полотно, но мы-то привезли не менее достойную вещь. Алексей рассказывал, что если сравнить Брюллова и Эжена Делакруа, который тоже выставлялся в Парижском салоне, то станет заметно отставание русского художника. Именно эмоциональной составляющей не хватало в картинах Брюллова. Слишком статичные позы, слишком выверенные эмоции и каноны.

Полотно Тыранова выделялось экспрессией. Надеюсь, парень под гнётом критики не разочаруется в собственной картине. Сам он как раз отправился в Академию художеств, где и выставлялась «Помпея» Брюллова.

Больше зрителей я в этот день не дождался и в 16.00 позвал сторожа, чтобы закрыть зал. Дядька попутно меня просветил, что граф Толстой, оказывается, друг нашего ректора. И хотя он «по художественной части», но вообще-то скульптор, а ещё в прошлом году сочинил балет. Раньше его покойная супруга вдохновляла. Редкой красоты и изящности была дама, а после её смерти (год назад) танцовщицы неплохо «утешали» графа.