Первая волна эйфории схлынула.

Я осталась наедине с беспощадной правдой.

Отец лгал мне много лет. Допускал, чтобы я ходила к пустой могиле, к кенотафу[2]в виде плачущего ангела…

А ведь я даже цветы туда носила. Зимой – парниковые розы. Весною – ландыши. Летом – ромашки. А осенью – белые хризантемы, похожие на кочаны капусты. Любимые цветы мамы.

Интересно, есть ли в Майами хризантемы?

И как она могла?

Быть может, моя сестра не поняла этого. Но я чувствовала себя проданной. Мама продала меня отцу за ежемесячное содержание – довольно солидное, как признала Анастасия.

Но мне от этого не легче.

Ведь мама могла повторить попытку забрать меня.

И если бы она не забыла моего барашка… может быть, у нее бы получилось!

А если бы она отказалась от денег, от этих предательских тридцати сребреников, и не отказалась бы от меня?

Ну, пусть не жила бы рядом, ладно. Пусть звонила бы и спрашивала, как у меня дела в школе. Хвалила за пятерки. Ругала за шалости. Интересовалась бы моей жизнью.

Но у меня ничего этого не было.

Вообще ничего. Кроме барашка.

Где он, кстати, этот барашек?

Он лежал в кладовой, в старинной шляпной картонке.

Все такой же мягкий и кудрявый, только белоснежная шерстка пожелтела, и пах он теперь пылью.

Я уложила его рядом с собой и заснула.

А проснулась с таким же чувством, с каким в детстве пробуждалась первого января или утром в день своего рождения. Мне казалось, что меня ждет какой-то необыкновенный подарок. Но какой?

И вдруг я вспомнила. У меня же теперь есть сестра!

От счастья я даже оделась наряднее, чем обычно. И это не ускользнуло от внимания Аптекаря.

– Какая ты сегодня хорошенькая, – сказал он, мимоходом потрепав меня по голове, как люди ласкают домашнего питомца. – Куда-то собираетесь с Глебом?

– Я не…

– Да ладно, ладно. Он ведь мне уже звонил. Но, тс-с, это сюрприз.

И Аптекарь улыбнулся мне – одним уголком рта.

Глеб оказывал мне неоценимую услугу. Я даже предположить не могла, что он так пригодится. Мы доехали до Театра сатиры, свернули в переулок и помчались по адресу, который нам дала Анастасия.

– Я оставлю тебя там и заеду в девять. Только никуда не уходите, ладно?

– Договорились. Спасибо тебе.

– Не за что, – сказал Глеб, пристально взглянув на меня. – Ты что-то хотела спросить? Спрашивай.

– Зачем ты это делаешь?

– Что?

– Зачем помогаешь мне?

– Ты мне нравишься, – сказал Глеб. – Ты мне нравишься, и я рад быть тебе чем-то полезным. Слушай, я ведь все понимаю. Я не умею общаться с такими девушками, как ты. Ты извини, что я тебе это говорю, но раньше у меня были знакомые другого круга… И еще…

– Что?

– Жить очень скучно, – признался Глеб. – День за днем одно и то же. И знаешь, что завтра будет то же, что сегодня и вчера. Размеренное и нудное существование офисного планктона… А тут приключение. Настоящее. Опасное. Авантюрное.

– Мне кажется, это больше похоже на бразильский сериал. Одна сестра находит другую, потерянную в детстве сестру…

– Вот за что ты мне нравишься еще, так это за иронический склад ума, – развеселился Глебушка. – Беги, потерянная сестра. Смотри, не впади в кому, в сериалах такое постоянно случается.

У Анастасии оказалась чудесная квартира, я таких никогда не видела.

Все мои знакомые жили в страшно скучных домах, обставленных дизайнерами. Там были большие пустые пространства, лаконичных форм мебель и картины, идеально вписывающиеся в интерьер.

Анастасия жила в очень странной квартире – однокомнатная, она была двухэтажной, на антресоли вела скрипучая лесенка, и там стояла огромная кровать, книжные полки, пестревшие обложками, и валялись многочисленные мягкие игрушки – спальня. На первом этаже находилось что-то вроде гостиной с диваном и с телевизором, и тут и там царил самый развеселый кавардак. Повсюду валялась одежда, косметика и флаконы духов, конфеты и яблоки, бутылки с вином и из-под вина, книги, диски… К стенам были прикноплены рисунки, порой весьма фривольного содержания. На них я старалась не смотреть.

На диване развалилась толстая персидская кошка.

– Царица Савская, брысь. Ася, сдвинь с дивана все барахло. Ах, да просто брось на пол. Будешь кофе? Правда, у меня молока нет. Поставила кастрюльку на огонь и забыла. Теперь ни молока, ни кастрюльки. Ты пей кофе, а я сейчас принесу тебе фотографии. Вот, ешь лимонные дольки. Ты любишь лимонные дольки? Я – обожаю!

Половина фотографий лежали в толстом альбоме, другая половина – в нет-буке бешеного оранжевого цвета.

– Как ты меня назвала?

– Ты все забыла. Ася, тебя так звали в детстве.

– А тебя?

– Стася. Неужели ты не помнишь?

Ей было легко говорить – ее воспоминания о детстве имели право жить. Ей было с кем обсудить их, с кем освежить в памяти всякие забавные подробности. А я забыла все или почти все…

Хотя, оказывается, кое-что лучше забыть, чем помнить.

– Смотри, Аська, вот я иду в первый класс. А тут мы с мамой на море…

Мама оказалась точь-в-точь такой, какой я ее помнила.

Хотя я не помнила ее совсем.

У нее были длинные светлые волосы и очень яркий рот.

Она была тонкая, звонкая, и от нее исходила какая-то тревога.

На каждой фотографии рядом с красивой женщиной и веселой, радостной девочкой мне виделась пустота.

Место, где должна была быть я.

– А это кто?

– Это Игорь. Ну, мамин мужчина. А это Миша, он был после Игоря. Или это Миша… Я уж и забыла. Но вот Эндрю – она за него вышла. Живет в Майами. Мы как-нибудь прокатимся к ней, да? Вот будет встреча!

– Может быть.

– У них там шикарно. Смотри, вот Эндрю и я возле бассейна. А это мы пьем пина-коладу. У меня там так волосы выгорели! Слушай, а у тебя отличный цвет волос. Ты у колориста красишься?

– Стася, я не крашу волосы. Это мой собственный цвет. Значит, и твой тоже.

– Да ты что, – протянула сестра, подцепляя одну из моих прядей. – Надо же… Я безуспешно пытаюсь добиться такого, пепельно-русого цвета… Он сейчас в моде. А он, оказывается, у меня и так есть, от рождения. Вот ведь, не знаешь, где найдешь, где потеряешь. На твоем месте я бы только высветлила пару прядок у лица, чтобы…