— Забавно, я тоже самое хотел тебе сказать: «если бы не ты, я бы тут не находился». — Вольфганг ответил не сразу, он повернулся и пристально смотрел на Генриха. На вид, ему было намного хуже; худощавое бледное лицо, бешенные глаза и медленно трясущиеся руки. Во время убийства, Вольф выглядел, как сумасшедший. Как сумасшедший, но живой. Сейчас же он выглядел не лучше, даже не смотря на то, что на его лице прослеживалось спокойствие и лёгкая усталость.

Они были правы: никто не собирался выяснять, кто больше прав, а кто виноват в случившемся, ведь то что случилось, уже прошло, и исправить ничего нельзя. Они смогли очистить своё тело от крови, спрятать пятна на одежды, но не очистить свою память от жуткой картины. Прожитые вместе чудовищные минуты будут преследовать их ещё долгое время.

Умывшись, они направились домой, выбрав обратный путь через необустроенные поля и холмы. После освежающей воды они чувствовали себя намного лучше, и уже походили на нормальных людей, только выглядели уставшими.

— Что ты будешь делать дальше? — спросил Генрих, смотря через плечо на лес, откуда они вышли.

— Я не знаю… не ожидал, что это всё-таки случится… Я и не думал о дальнейших действиях, — ответил Вольфганг, запутавшись в своих мыслях. Именно так и звучал старый друг Генриха. С каждой минутой он все больше и больше походил на себя прежнего, который больше мечтал, чем делал. И если ситуация возвращается в прежнее русло, то всё будет так же спокойно, как и раньше. Генрих ещё не понимал, что вид смерти навсегда меняет людей, что лицезрели её.

Далее они снова вернулись к молчанию, Генрих пытался успокоится, размышляя о том, что будет делать дома, а Вольфганг собирался с мыслями и рассуждал о своих дальнейших действиях. Они подходили к дому Вольфа, который не сильно отличался от хижины Генриха, разве что он был шире и не имел второго этажа. Почерневшие от старости доски покрывали его, и местами отходили вместе с плохо вбитыми в них гвоздями. Семья Вольфа плохо ухаживала за домом, или вовсе не старалась это делать. Здание было немного наклонено вбок, но внутри это было почти незаметно.

Вольфганг и Генрих разошлись перед крыльцом, но перед тем как Генрих пошел дальше, он услышал, что Вольфганг придумал план на будущее: «Я вернусь туда, заберу его и продам в городе» — говорил он, будучи более мрачным, чем до похода в лес. Не поверив этим словам, Генрих только одобрительно кивнул своему другу и направился дальше. По пути его плечо уже перестало ныть, и он надеялся, что при падении ничего себе не сломал.

Стоя перед крыльцом своего дома, он смотрел в открытую дверь и прислушивался к обстановке внутри. До него доходил громкий смех Анны и Петры. Они что-то активно обсуждали и смеялись. Они могли зашивать подушки и придумывать для них интересные и красивые дизайны. Мысль о семейной идиллии радовала Генриха, и его лицо озарила улыбка; он радовался тому, что у него есть такая прекрасная семья. Собираясь уже начать подъем по ступеням, Генрих остановился, так как издали услышал грохот двигателя отцовской машины. К тому же, он знал, что сюда просто некому приезжать.

Черная машина медленно выехала из-за пригорка и приблизилась к дому. Она остановилась в паре метров от Генриха, и из неё вышел Людвиг. Отец семейства достал из багажника один мешок и положил на землю. Сразу было видно овчину, за которой и уезжал Людвиг. Генрих начал подходить к этому мешку, чтобы помочь своему отцу отнести его в дом.

— Будь так любезен… — начал уже говорить Людвиг, но остановился, заметив, что его сын уже тянет руку помощи.

— Буду, — ответил ему Генрих, поднимая легкий мешок, наполненный шерстью овец.

Он решил подождать, когда отец закончит возиться с машиной, и тогда они вместе смогут пойти домой и показать оставшимся членам семьи, что с ними всё в порядке, и они вернулись назад.

— Как там обстановка в городе? — спросил Генрих, пытаясь параллельно забыться о том, что случилось в последние несколько часов.

— Всё так же, как и всегда: люди куда-то спешат, работают и строят вокруг себя новые изобретения, которые и сами не могут понять. — Этот ответ был предоставлен слишком быстро и чётко, будто Людвиг с самого начала ожидал, что по его возвращению ему сразу же начнут задавать вопросы. Ответ по содержанию был пустым и серым — Людвиг что-то хотел скрыть.

Подождав пока отец закончит проверку машины и укроет её тентом, Генрих стоял и прикасался к овчины внутри мешка. Она была такая мягкая, что рука утопала в ней. Ощущая эту шерсть, Генрих невольно стал вспоминать кабана, которого он встретил. «Какой он был на ощупь? Мог ли быть он таким же мягким?» — думал Генрих. Вспоминания о прошедшем событии, всплыл и финал всей встречи; эти мысли заставили ослабить хватку Генриха, из-за чего он выпустил из рук мешок, и тот плюхнулся на землю.

— Ты в порядке?

Смотря на шерсть у своих ног, Генрих видел кабана, такого же большого и бурого. Он также лежал на земле без движений, и вся картина была до боли в груди знакомой. Только на этот раз в воздухе не витает запах крови.

— Я просто задумался…

Кивнув и похлопав сына по плечу, Людвиг взял в руки мешок и, они оба направились в дом. Пройдя на первый этаж они разделились. Генрих молча начал подниматься по лестнице вверх. Его отец направился в свою комнату на первом этаже, где в этот момент находились Петра с Анной. Они встретили его с радостными криками. Анна хвасталась чем-то и рассказывала всё, что было связано с прошедшим днём. Петра же смеялась над своим чересчур активным чадом. Потом они что-то обсуждали, так бурно и радостно, словно вся семья была в сборе, будто Генриха просто не существовало. Этого одинокого и испуганного юношу встретил только скрип ступеней и половицы, он не мог прислушаться к тому, о чем говорили внизу, в ушах его был только непрекращающийся поток невнятного шума. Поднявшись на второй этаж, он медленно приближался к своей комнате, и с каждым шагом тревожные мысли улетучивались. Он возвращался в безопасное место, в ложе спокойствия и тепла. Запах цветов и скрип пола помогали ему забыть то, что он видел; то, что он чувствовал. В своей комнате Генрих не раздеваясь упал на кровать. Он плашмя лежал на ней, уткнувшись лицом в одеяло. Ему нужен был отдых, он был