хотим, чтобы индустриализация уничтожила человеческий род, она должна быть подчинена требованиям человеческой природы».

А Кейнс? Трудно представить, что набожного католика Толкина, которому всю жизнь приходилось нелегким трудом зарабатывать на жизнь и который жаловался на высокие налоги, взимаемые с продажи «Властелина Колец», могли привлечь идеи распутника и гомосексуалиста Кейнса, чьи экономические доктрины основывались на идеях о выгоде расходов. Однако он не мог не согласиться с Кейнсом, когда тот написал в 1930 году в «Экономических возможностях для наших внуков»:

Для обычного человека, не обладающего особыми способностями, найти себе занятие крайне сложно, особенно если у него уже нет опоры в почве, обычаях или милых сердцу условностях традиционного общества. Если судить по поведению и свершениям представителей богатых классов в любой части света, наши перспективы кажутся весьма удручающими! […] Мы сумеем вернуться к некоторым наиболее ясным и недвусмысленным принципам религии и традиционной добродетели: что алчность – грех, что давать деньги в рост преступно, а любовь к деньгам отвратительна, […] Цели мы вновь поставим выше средств, а хорошее предпочтем полезному. […] Но главное: не надо переоценивать важность экономической проблемы и приносить в жертву предполагаемой экономической необходимости другие, более значимые вещи[50].

Полагая, что экономическая проблема может быть решена в следующем столетии и что три часа работы в день позволят удовлетворить наши основные потребности, Кейнс беспокоился об использовании свободного времени – задаче, с которой человечество еще никогда не сталкивалось: «Сколько-нибудь сносной жизнь будет только у тех, кто хоть как-то поет, а ведь мало кто из нас умеет петь!» Мы знаем, насколько важно пение во «Властелине Колец».

Деньги и власть

Тем не менее в книге «Властелин Колец» говорится о золоте и серебре. Но говорить о деньгах не обязательно означает рассуждать об экономике. Согласно здравому смыслу и экономистам мейнстрима[51], деньги – это всего лишь нейтральный объект, облегчающий торговлю и позволяющий преодолевать трудности натурального обмена.

На ранних этапах торговля между людьми осуществлялась путем прямого обмена предметами. Эту историю разработал Адам Смит (который вряд ли мог придумать что-то иное из-за отсутствия данных). Но сейчас от нее приходится отказаться, поскольку эта теория опровергается всеми историческими и антропологическими исследованиями. Последние показывают, что обмены, в частности, происходили между группами или внутри группы в режиме «подарок за подарок», но всеобщий бартерный обмен, похоже, не существовал в традиционных обществах, а появился только в современных обществах, переживающих кризис (как объяснил Андре Орлеан[52] в 2008 году). Однако «басня о натуральном обмене» утвердилась в нашем коллективном воображении и возымела огромное влияние. Она подразумевает, что деньги нужны не ради них самих, а только ради объектов, которые позволяют за них получить: такова идея «нейтральности денег» (или «завуалированных денег»), лежащая в основе доминирующего экономического мышления. Но это противоречит пусть даже слабо подкрепленным наблюдениям реальности.

К счастью, не все социологи придерживались этой точки зрения: у Кейнса деньги могут быть желанными сами по себе, либо для того, чтобы обезопаситься в неопределенном будущем (и тогда они должны как можно дольше оставаться в виде сбережений), либо для спекуляций (тогда в основе лежит любовь к деньгам ради денег, которую Кейнс рассматривал как болезнь). В фундаментальном труде «Философия денег» Георг Зиммель напомнил, что психологически тяга к деньгам отнюдь не нейтральна: можно желать денег ради них самих (жадность) и отказываться расставаться с ними без веских причин (скупость); можно желать их ради простого удовольствия тратить, даже не стремясь насладиться приобретенными товарами (то, что он называл расточительностью), или, что бывает реже, отказаться от обладания деньгами (это относится к аскетам или людям, страдающим «денежной анорексией»); а можно желать обладать деньгами, руководствуясь простым стремлением к власти или уважению.

У Толкина мы не увидим «завуалированных денег». Обладание золотом во «Властелине Колец» и «Хоббите» редко обусловлено желанием наслаждаться лучшей жизнью (хотя иногда у хоббитов такое встречается) – скорее, стремлением к власти. В «Хоббите» король эльфов мечтает только о «накоплении сокровищ, особенно серебра и белых драгоценных камней», и стремится приумножить свое богатство, чтобы сравняться с эльфийскими владыками древности. Гномы желают обладать не столько традиционными золотом и серебром, сколько «настоящим серебром», эльфийское название которого «мифрил».

Мифрил можно ковать, как медь, и полировать, как стекло, он одновременно легкий и твердый и не тускнеет со временем. Из него делают кольчуги, шлемы, корабли, Великие Врата и, конечно же, украшения (в том числе кольцо Нэнья). Его редкость и полезность объясняют, почему он стоит бесконечно дороже золота. Но также несомненно, что причина еще и в том, что обладание вызывает всеобщее восхищение – мифрил является «объектом всеобщего вожделения». Еще более поразительным, конечно, выступает желание Смауга спать на куче золота, из которого он не извлекает ничего – ни удовольствия от приобретенных предметов, ни удовлетворенного стремления к уважению или власти. Жажда золота здесь присутствует как таковая: речь идет о чистой жадности.

Это подводит нас к вопросу о стоимости вещей, определение которой разделяет экономистов на два течения. Для классических и марксистских[53] экономистов стоимость возникает из труда, вложенного в объект (в данном случае – того факта, что нужно копать все глубже и глубже, чтобы добыть мифрил). Для пришедших на смену неоклассиков от экономики стоимость проистекает из объективной полезности, связанной, например, с различными свойствами мифрила, и субъективной полезности, где ценность – прежде всего категория индивидуальной психологии. Обе эти концепции имеют серьезный недостаток: стоимость рассматривается вне каких-либо связей между людьми, следовательно, она предшествует обмену и обществу. Однако современные экономисты, такие как Андре Орлеан, считают, что ценность, даже субъективная, не рождается чудесным образом в голове каждого человека, а является результатом взаимодействия людей, в частности стремления к подражанию, порожденному социальным сравнением. Это представлено в карикатурном виде в «демонстративном потреблении», проанализированном Торстейном Вебленом[54].

Представления Толкина об экономике и деньгах крайне далеки от концепций господствующей экономической мысли, но в том, что касается денег, он, возможно, ближе к реальности, чем экономисты мейнстрима, которые, как следует помнить, приняли за основу знаменитую теорию об использовании денег как альтернативы простому обмену.

Идея нейтральных денег необходима для сохранения имиджа рационального и десоциализированного homo œconomicus, лежащего в основе доминирующего подхода в экономике (даже если представление об этом homo œconomicus регулярно дополняется и уточняется).

Действительно, если деньги могут быть желанны ради них самих, то положение человека определяется не только по отношению к товарам, которые он может приобрести, но и в сравнении с другими членами общества (что характеризует