интерес в первую очередь как земли, подлежащие евангелизации, или источники богатства и рабочей силы, то с развитием этнологии и антропологии они стали объектами научного интереса. И раз на нашей Земле не было эльфов и гномов, то мы перестали верить, что ее могут населять чудовищные существа, полулюди-полуживотные. Мы наконец-то осознали единство человеческого рода.

Толкин и экономика

Тьерри Рожель,

доцент кафедры экономических и социальных наук

Доэкономический мир

Если и есть какая-то социальная наука, доминирующая в нашем мире, то это экономика. Чтобы иметь возможность потреблять, всегда требовалось производить и обменивать, но только в XVIII веке общества перестали основываться главным образом на уважении к родственникам, сходном отношении к обязанностям верующего или к политическим вопросам.

В истории экономики выделяются две даты: 1776 год, когда была опубликована книга Адама Смита (1723–1790) «Богатство народов», считающаяся основополагающим трудом политэкономии в современном понимании этого термина, и 1834 год, ознаменовавший отмену закона Спинхемленда[45], что привело к созданию подлинного рынка труда и положило начало рыночной экономике в полном смысле этого слова. Однако в произведениях Толкина практически нет никаких упоминаний об экономике, поскольку он ссылается на времена (пусть воображаемые), когда она не занимала центрального места в общественной жизни. Мир Средиземья, несомненно, является «доэкономическим» миром.

Сам Толкин признает, что не уделил особого внимания экономическому аспекту, но, по его словам, не из-за недостатка собственных знаний в этой области. В письме от 25 сентября 1954 года перечислены пункты, на основании которых можно описать экономику Средиземья: в Гондоре достаточно вотчин и участков земли с питьевой водой для обеспечения населения и имеется множество мастерских; Шир расположен достаточно близко к горам и рекам, чтобы быть плодородным; обитатели Эсгарота живут в основном торговлей. Гномы, работающие в шахтах, торгуют металлами и оружием; похоже, они наиболее способны к торговле – даже больше, чем люди, – и наиболее движимы тем, что можно назвать «предпринимательским духом». Эльфы, напротив, не особо озабочены металлообработкой, торговлей и земледелием, хотя король эльфов внимательно следил за грузами, проходившими через пункты взимания пошлин, что обеспечивало ему определенную роскошь.

Если история «Властелина Колец» – это история о конце мира эльфов перед лицом зарождающегося мира людей, то можно предположить, что это также конец мира искусства перед лицом мира торговли.

То, что Толкин говорит об экономике в своей переписке, создает впечатление, что он обладает некоторыми познаниями в области экономической географии и даже экономической истории, но они не имеют отношения к политической экономии или экономической науке ХХ века.

Современная экономическая мысль молода – она ровесница первой промышленной революции. Классические экономисты[46], какими бы ни были их разногласия в остальном, мыслили в рамках классового общества (Адам Смит и Давид Рикардо говорили об общественных классах задолго до Карла Маркса). Но в конце XIX века произошел настоящий переворот.

В научной среде того времени несколько авторов, среди которых наиболее известен Леон Вальрас, решили превратить экономику в настоящую «чистую фундаментальную» науку по образцу физики. Ее целью было бы выявление универсальных законов, аналогичных законам физики, применимых во все времена и в любом месте. Анализ конкретных случаев (прикладная экономика) должен был основываться на этих законах. Были созданы абстрактные понятия, такие как рациональный и независимый (до такой степени, что он недоступен для любых социальных отношений) homo œconomicus / человек экономический или «рынок чистой и совершенной конкуренции» (эквивалент идеального газа в физике).

Затем эта дисциплина вытеснила из своих рассуждений социологию и историю. Иными словами, экономика перешла из разряда социальных наук на территорию математизации и точных наук (или, по крайней мере, этого хотели некоторые из ее пропагандистов). Такой подход выраженно преобладал в экономических исследованиях ХХ века, несмотря на резкую критику со стороны Фридриха Хайека и Джона Мейнарда Кейнса – вероятно, двух величайших экономистов своей эпохи.

Не зная представлений Толкина об области экономической мысли, можно с полным основанием предположить, что ему не понравилась бы эта чрезмерно упрощенная математизированная дисциплина, претендовавшая на рациональность за счет вытеснения любых эмоций из сферы человеческой деятельности. Однако его переписка позволяет нам догадаться о некоторых его взглядах на экономическую доктрину: ему не нравился социализм «ни в одной из его форм, которые в настоящее время противостоят друг другу», который является «духом зла» в той же степени, что и машины, и «научный» материализм (письмо № 96 от 30 января 1945 года). Он был противником планирования (письмо № 181 от 1956 года) и казнил бы любого, кто осмелился бы заговорить с ним о государстве.

Но Толкин также не был реформатором («я не реформатор [посредством осуществления власти], поскольку это, кажется, обречено на саруманизм») (письмо от 25 сентября 1954 года). Его идея о том, что любая политическая реформа неизбежно приведет к несправедливому правлению Сарумана, напоминает слова Хайека в «Дороге к рабству»: любое вмешательство государства способно привести только к тоталитаризму.

Толкин не был социалистом и, возможно, не разделял критику рыночной системы экономистом Карлом Поланьи в «Великой трансформации»[47] (1944), но описания ущерба, нанесенного Саруманом, с одной стороны, и последствий индустриализации, с другой, довольно близки. В «Двух крепостях» Толкин так описывает Изенгард: «Многочисленные жилища были вырублены в скалах, там жили мастера, слуги, рабы и воины, размещались склады оружия и продовольствия. В глубоких логовах жили и кормились волколаки. Равнина была изрыта шахтами и штольнями. Глубоко под землей таились сокровищница и секретные мастерские Сарумана. Всюду вращались большие колеса, стучали молоты. Ночами султаны пара, подсвеченные багровым или ядовито-зеленым светом, вырывались на поверхность из отдушин». Поланьи, кажется, отвечает ему: «Ни одно общество, даже в течение самых коротких отрезков времени, не сможет выдержать последствия функционирования такой системы чисто фиктивных ценностей без соответствующей защиты своей человеческой и природной сущности и системы организации своего бизнеса от разрушительной силы этих сатанинских жерновов»[48]. А так Толкин описывает во втором томе трилогии Мордор, который увидели Фродо и его друзья: «…здесь не росло ничего – ни лишайников, ни плесени. Воронки и впадины были заполнены лишь пеплом да зыбучими песками. Тут и там высились груды шлака и камней, опаленных огнем и покрытых ядовитыми пятнами. Они походили на какие-то отвратительные надгробья, на вечный памятник мрачным трудам рабов Мордора. Эта оскверненная, изуродованная земля никогда не залечит раны». Поланьи добавляет: «Подобный институт не мог бы просуществовать сколько-нибудь долго, не разрушив при этом человеческую и природную субстанцию общества»[49] и заключает: «После столетия слепого “совершенствования” человек восстанавливает свое “жилище”. Если мы не