за который нужно расплачиваться. И Вы не можете диктовать свои условия, Вы можете только надеяться, что банк даст вам больше, если посчитает нужным, но мухлевать – бессмысленно.

– У меня уйдут годы на то, чтобы собрать необходимое количество!!! – Герман сделал замах и шлёпнул кусок глины об пол. Он тяжело дышал, обнажив зубы как загнанный волк.

– А Вас никто не торопит. Времени полно. Не мне Вам объяснять, что такое терпение, – Осирис обвёл зонтом мастерскую, уставленную великолепными поделками.

– Но… – жаркие слова обжигали грудь изнутри и просились наружу, но это были слова капризного ребёнка, и Герман не стал давать им волю, чтобы окончательно не пасть лицом перед своим могущественным партнёром.

– Будьте терпеливы, и Вам воздастся, – без намёка на надменность сказал напоследок мужчина в старом пиджаке и покинул Германа ещё на одни сутки.

Всё ещё вне себя от злости, хозяин мастерской снял походную одежду и, собрав в комок, запулил в самый тёмный угол. Затем он оторвал лист картона от какой-то упаковки и, вооружившись чёрным маркером, нацарапал послание. На двери его мастерской сегодня впервые появилась новая надпись: «Санитарный день».

Герман подобрал с пола тот кусок глины, что припечатал к нему в порыве гнева, но сырьё не было больше пригодно для работы. Оно превратилось в жёсткий природный камень с рваными острыми краями, о которые легко можно было расцарапать руки до крови. Герман постучал по нему молотком, но не добился появления даже тончайших трещин. Это была настоящая горная порода, чьё сердце теперь не размягчит даже океан.

Герман ещё раз глянул на песочные часы, показывающие, сколько ему осталось, над которыми у него не было власти. Песок ссыпался невидимой струйкой, и скульптору показалось, будто его стало чуточку меньше. Дёрнув головой, словно отгоняя дурные мысли, он достал из ящиков на полу рабочую глину и принялся воссоздавать «галерею уродцев», что стали жертвами его беспечности.

Скульптор исплевал весь гончарный круг, повторяя то убожество, что создали руки его однодневных учеников. Запасы материала заканчивались быстрей, чем терпение мастера, но он должен был держать марку, иначе весь бизнес грозился пойти на дно. Подтверждением тому были новые отзывы, которые Герман читал в перерывах между работой.

Впервые за столько лет общий рейтинг его мастерской потерял целый балл. Люди осуждали всё, начиная от обслуживания клиентов и заканчивая скоростью изготовления поделок. Германа называли хамом и тормозом, но если это он ещё мог стерпеть, то слова о том, что его собственные работы – это безвкусная и посредственная фигня с раздутым ценником, заставляли руки мастера дрожать от гнева.

Ближе к ночи все тарелки, чашки, горшки и свистульки были выложены для сушки на стеллажах и накрыты специальной ветошью.

Герман восстановил все потери, но теперь у него значительно убавилось количество материала для будущих мастер-классов и собственных изделий на продажу.

Меньше всего ему хотелось забивать перед сном голову дурными мыслями, и остаток дня он посвятил созданию металлического скелета своей будущей статуи.

Герман заснул прямо за рабочим столом, а когда разомкнул слипшиеся за ночь веки, то понял, что опоздал на работу на сорок минут, хотя и не покидал стен мастерской.

Не тратя время на водные процедуры и причёску, он снял картонную табличку с двери и выкинул её в уличный бак. Новый день встретил его абсолютным одиночеством. Ни одного следа от ботинок перед входом. Ни одного бледного студента или группы активных пенсионерок на пороге. Лишь пара школьников с безразмерными ранцами за спиной пинала листву на другой стороне улицы. Герман впервые получил необходимое время для самого себя, и это обстоятельство грызло его изнутри.

Все, кого он перенёс на сегодняшний день, либо уже приходили и увидев, что мастерская закрыта, разворачивались. Либо просто решили не возвращаться сюда.

«Возможно, оно и к лучшему», – с этими мыслями Герман достал из угла свёрток одежды, что запулил туда несколько часов назад, и призвал Осириса. Скомканные куртка и штаны не успели просохнуть и теперь источали тошнотворный грибной аромат.

«Кто бы мог подумать, что души тоже могут плохо пахнуть».

Дырявые сапоги пришлось выбросить. Герман надел обычные сланцы, в которых обычно работал летом, и отправился на сбор глины. Вылазка получилась намного продуктивней вчерашней, но ненамного лучше первой. Сегодня он царапал землю своими уже немного подросшими ногтями и за всё время не произнёс ни единого слова. Кажется, их обоих это вполне устраивало. По возвращении он сразу занялся изготовлением железного скелета, не тратя время на перекусы или отдых.

Форму каркаса и самой будущей статуи Герман решил частично перенять у Витрувианского человека да Винчи. Ноги были расставлены чуть шире плеч, а руки разведены в стороны. Так мастер надеялся детально поработать над каждым участком тела, нарастить себе достойную мускулатуру и соблюсти все необходимые пропорции. Ростовая фигура требовала много места, и Герман выделил ей самый хорошо освещённый угол в помещении – напротив гончарного круга. Для этого пришлось накормить мусорные баки распиленным столом и сделать кое-какую перестановку в мастерской. Места стало меньше, но зато у Германа не было больше нужды постоянно перекладывать всё с места на место и теперь он мог посвятить себя исключительно работе, не отвлекаясь на лишние телодвижения.

Ближе к обеду в дверях появились первые посетители. Обычные покупатели, кажется, туристы из соседних городов. Герман отпустил несколько покупок и, ещё раз с горечью взглянув на пустующие полки, пообещал сам себе, что начнёт их заполнять в ближайшее время.

Два дня затишья не принесли в магазин ни единого гроша, зато пошли на пользу скульптуре. Герман полностью закончил работу над каркасом и теперь бегал с рулеткой, измеряя все изгибы будущего тела. Скульптор успел примерить на себе роли кучи специалистов: сварщика, слесаря, замерщика, художника. Он творил с аккуратностью хирурга и точностью портного. По итогу всё было идеально до самого последнего миллиметра. Со стороны эта конструкция напоминала грустный икс или голое двуногое дерево, собранное из ломаных и переплетённых между собой кусков проволоки, но совершенно не напоминала скелет человека. Зато Герман видел в этом переплетении бездушного железа нечто прекрасное – то, что, по его задумке, должно было стать самым великим произведением искусства. Именно с такими мыслями он теперь подходил к будущей статуе, других вариантов быть не могло.

Скульптор был доволен собой как никогда. Теперь можно было накидывать «мясо», которое он складывал в своём столе, доставляя его прямиком из «пустыни мёртвых». Ему самому это название уже казалось далеко не самым удачным. Царство именовалось мёртвым, но при этом каждый