Ночь пройдет, наступит утро ясное,

Знаю, счастье нас с тобой ждет.

Ночь пройдет, пройдет пора ненастная. Солнце взойдет!

Разумеется, песня не исполнялась в ее честь, и никаких жгучих взглядов в ее сторону Варламов не бросал. Это было как-то понятно и даже нисколько не обидно. Но все же слушать песню о любви в его исполнении было… приятно.

Потом, конечно же, были и Сектор газа, и Сплин, и Цой – тот самый, который вечно жив. Еще он пел для Аси «Ветер» Шевчука, и они вместе вспоминали второй куплет. Так, кстати, целиком и не вспомнили. По ее просьбе Димка подбирал аккорды к любимой «Это все, что останется после меня…», а переставший злиться Брегус горланил:

– Ничего не останется после меня! Что не съем, то возьму я с собой! – И весь костер дружно ржал и просил Лешку заткнуться.

Потом гитару взял кто-то другой и стал петь традиционное «Дыхание» Наутилуса, ужасно фальшивя. Это было слышно даже не одаренной музыкально Асе. Одаренный Дима морщился, как будто жевал лимон, а потом заткнул уши и стал петь по-своему – правильно. И Асе показалось, что она как будто еще больше в него влюбилась… Стоп! Не влюбилась! Просто нравится! Так, как давным-давно никто не нравился. И что? А ничего! Томский драматический и 25 лет – это одна песня, а столичный ГИТИС и 18 лет – совсем другая.

– Во сколько автобус? – спросил кто-то.

– Через два часа, – отозвались в ответ.

Ася растерянно огляделась – и правда, уже светало. Они всю ночь просидели у костра. Очень, очень жаль, что не удалось поваляться в кустах в обнимку со своим восемнадцатилетним Ромео. Ведь отпуск заканчивается, и скоро снова придется стать серьезным взрослым человеком с кучей обязанностей и проблем. А так хочется еще немного волшебных безумств! И ведь Димка явно хотел того же. Пока не узнал ее настоящий возраст.

«Господи, да о чем это я? – вдруг с тоской подумала Ася, глянув на Диму. Он отошел к знакомым девчонкам и Лешке Брегусу. Всей толпой они курили у забора и дружно хохотали. – Это у меня последние дни отпуска и предчувствие суровых будней, а у него впереди сплошной непрекращающийся праздник в виде учебы, новых друзей, девушек, впечатлений. Ему восемнадцать, тебе двадцать пять. Что ты от него хочешь?»

– Ладно, нам пора, – объявил Лешка Брегус. Димка согласно кивнул и вздохнул. – Еще вещи собрать надо.

Ася не шелохнулась и не повернула головы, даже когда шею обожгло горячим дыханием и знакомый голос прошептал «Пока». По коже побежали мурашки, и очень хотелось верить, что Димка этого не заметил.

– Давай, малыш, иди, – равнодушно сказала она.

– А вот за малыша ответишь! – моментально завелся Варламов, сгреб ее в объятья и хорошенько поцеловал. Ася еле сдержалась, чтобы не фыркнуть. Как он легко ведется! Это, конечно, возрастное, но все равно приятно.

А потом, когда они начали состыковывать свои графики отправления по домам и считать, чей поезд отправится раньше, неожиданно выяснилось, что поезд у них один. Владивосток—Томск. Странно, но не выглядело так, что Диму эта новость обрадовала.

– Подожди, – Ася морщила лоб. – Я не помню станции «Саянск».

– Правильно не помнишь. Ее и нет. Мы на «Зиме» выходим, а оттуда до дома на автобусе едем.

– «Зиму» помню! Она же рядом, да? – Теперь, когда выяснилось, что прощание откладывается, хотелось, чтобы им вместе нужно было трястись в поезде долго-долго: сутки, трое, неделю!

– Четыре часа ехать, – ответил Димка, еще раз поцеловал ее долгим вкусным поцелуем и зевнул. – Как раз выспаться можно! Ладно, не прощаемся!

Не сказать, чтобы Асе стало веселее. Но чуть легче – это точно.

Наконец закончилась погрузка в автобус, во время которой все чудом не переругались, потому что мест было в два раза меньше, чем людей и багажа. В конце концов, все как-то устроились. Ася сидела рядом с Соней, между ними втиснулась Света из нижегородского театра. На руках девочки держали чьи-то сумки с «очень! ну очень хрупким!» реквизитом. Сумки были большие, неудобные и мешали спать. А спать хотелось сильно. Наконец они втроем обнаружили удачную комбинацию, при которой можно было пристроить головы на плечо друг другу, и так задремали. Проснулись у парома.

Ася, кстати, обнаружила у себя на коленях вместо сумки, целиком сползшей на Сонину сторону, голову спящего молодого человека. Молодой человек был кудряв, в меру симпатичен и совершенно Асе незнаком. Оказалось, что он сидел в проходе между сиденьями на реквизиторской табуретке и по дороге задремал. В аккурат на Асиной коленке. Димка Варламов ехал в другом автобусе, и оценить сей факт, к сожалению, было некому.

На свой запланированный паром они опоздали, и в распоряжении у всех оказался час свободного времени.

– Как думаешь, успеем вон на ту гору забраться? – лениво спросил Димка и обвел ее таким откровенным взглядом, что у Аси ёкнуло в груди. Стараясь казаться невозмутимой, она перевела взгляд на гору, оценила расстояние и довольно пологий каменистый склон.

– Я успею. Как насчет тебя, не знаю.

Варламов хмыкнул.

– Так чего же мы ждем?

Насвистывая что-то себе под нос, он направился к горе. Асе ничего не оставалось, как идти за ним. Она обогнала Димку и полезла вперед. Он ничего не сказал. Но когда у Аси из-под ноги выскользнул камень и она, ойкнув, чуть не упала, Варламов подхватил ее, взял за руку и не отпускал до самой вершины. У него была сильная, горячая от солнца ладонь с плотными шершавыми подушечками пальцев. Руки гитариста. Самые красивые руки, которые Ася когда-либо видела.

С вершины открывался изумительный вид на бесконечную синюю гладь, на зеленые взбеги холмов и выцветшее от жары небо. Но Ася отлично понимала, что вряд ли Варламов ее сюда потащил ради любования пейзажем – для этого он был слишком практичен. Неужели решился? Она обернулась к нему: глаза-хамелеоны потемнели, на темно-серых радужках плясали зеленые чертики-крапинки. Ася машинально облизнула пересохшие губы и почти физически ощутила, как вздрогнул Димка, пристально на нее глядевший.

– Почитай мне стихи, – вдруг попросила она.

Варламов так очевидно растерялся, что даже выпустил ее руку.

– Что?

– Стихи. Которые ты читал на поступлении в ГИТИС.

Димка задумался, потом широко улыбнулся и указал рукой на плоский белый камень.

– Садись!

Сам отошел на шаг, сделал серьезный вид и, откашлявшись, объявил:

– Басня! Сергей Михалков!

В комнате у дяди Вани,

Там, где кресла и шкапы,

Жили в маленьком диване

Злые, рыжие клопы.

Их морили голодом,

Выводили холодом,