Я спросил его, как в начале каждого собеседования, верит ли он до сих пор, что жена ему изменяла.

– Да.

Сказано это было с полнейшей уверенностью. Эдгар свертывал самокрутку и смотрел на пальцы. Он несколько раз кивнул.

– Как долго это продолжалось?

Эдгар поднял глаза и уставился в окно, собираясь с мыслями, слегка нахмурился, когда коснулся языком края бумаги. Выглядел он в высшей степени рассудительным и здравомыслящим. Я понял, что он наконец-то решил быть откровенным со мной.

– Лет восемь-девять.

Выражение его лица говорило: «Теперь вы понимаете все».

– Но вы столько лет и были женаты!

Он кивнул с искренней печалью на лице.

– Когда вы впервые заподозрили неверность?

– Я знал о ней с самого начала.

– То есть в течение всей совместной жизни знали, что жена изменяет вам?

– Да.

– С одним и тем же человеком?

– Нет. Их было много.

– Сколько?

Лицо его внезапно оживилось грустной усмешкой.

– Сколько? Сотни. Я потерял им счет.

– И вы ничего не предпринимали?

– Я умолял ее. Угрожал ей. Думаю, то была не ее вина. Она ничего не могла с этим поделать.

– И это ни к чему не привело?

– Она надо мной смеялась.

Я ненадолго умолк. В сообщениях, которые я читал, говорилось, что брак их был сравнительно прочным, нелады начались примерно за год до убийства. Может, те люди ошибались? Может, Рут Старк была распутной? Изводил ли он ее постоянно своими обвинениями?

– Кто-нибудь знал о вашем несчастье?

Эдгар кивнул. Он сбросил вид человека, делающего нелегкое признание, несущее вред не себе, а другому.

– Кто знал?

– Многие.

– Друзья? Родные?

Эдгар снова кивнул. Теперь я понял: все, что он говорил, было продуктом бредовых построений.

– Значит, с начала вашей семейной жизни она спала со многими мужчинами? Вы знали об этом, говорили с ней, но она никак не реагировала?

В его глазах вспыхнуло какое-то ошеломленное изумление.

– Она смеялась надо мной!

– Она смеялась над вами? И окружающие знали о ее поведении?

– Мне не нужно было говорить им об этом. Они сами все видели.

– И ей было наплевать?

– Это была ее работа, – сказал Эдгар. – Она была шлюхой.

Раньше я этого не слышал.

– Продолжайте.

– Она приводила мужчин в мастерскую, когда меня там не было. Я видел, как они слонялись поблизости, ждали, когда я уйду. Она принимала в день десять-двенадцать человек. Ничего не могла с собой поделать.

Эдгар умолк. Он смотрел на меня с таким жалким видом, прося поверить ему, что я растрогался, подошел и положил руку ему на плечо.

– И вы знали, – негромко сказал я. – Все эти годы.

На этом разговор прекратился. Я сел за стол, магнитофон погудел в тишине и выключился. Потом я поднялся и посмотрел на болото в вечернем свете. Патологическая ревность. Бред неверности. Фрейд считал его формой гомосексуальности, проекцией подавленного гомосексуального желания на партнершу: я не люблю его, любит она. Но в случае с Эдгаром я считал это маловероятным, так как, несмотря на его мужественность, очевидные уверенность и силу, подозревал, что у него есть детская потребность возвышать, идеализировать предмет любви. У художников это не редкость. Сама природа их работы, долгие периоды одиночества, выставление себя напоказ и связанный с этим риск неприятия способствуют созданию неестественно напряженных отношений с сексуальными партнерами. Потом, когда наступает неизбежное разочарование, ощущение, что тебя предали, бывает очень сильным и у некоторых людей переходит в патологическую убежденность в двуличии партнеров.

Но особенно поразила меня в Эдгаре ретроактивная корректировка памяти, приводящая ранние годы супружеской жизни в соответствие с иллюзиями, которые так трагически доминировали в ее конце, что теперь в них появились сотни мужчин и причудливый ряд ложных воспоминаний. Я понял, что нам нужно добиваться адекватной самооценки, той ее стадии, когда характерные нелепости в его мышлении разрушат основание этой бредовой структуры и уничтожат ее. Только после этого мы смогли бы приняться за восстановление его психики.

Но его связь со Стеллой отбрасывала нас назад на месяцы; обманывая меня, Эдгар блокировал поток откровенных признаний, очень важный для достижения нашей цели, и превращал психотерапевтический процесс в пародию.

Во время званого обеда французские окна гостиной были распахнуты, и теплый ветерок нес внутрь с заднего газона ароматы сада. Обед был посвящен Бренде. Высокая гостья желала, чтобы аристократия психиатрической больницы оказала ей честь своим присутствием, и Макс не хотел разочаровывать мать. Приглашенные должны были собираться с половины восьмого до восьми. Я появился первым и нашел Стеллу сдержанной, владеющей собой. Мое отношение к ней, естественно, подверглось глубокому пересмотру после открытия, вернее, интуитивной догадки на прошлой неделе, что у нее с Эдгаром не просто дружба; но я ничем этого не выказал.

Стелла в одиночестве провела два с половиной часа на кухне; провожая меня к выходу в сад, она негромко заметила:

– Ее величество оставляет меня в покое, только если я занимаюсь делом.

Максу пришлось отправиться за бренди. Стелла видела во мне союзника, не догадываясь, естественно, о моих подозрениях. Мне было несколько жаль, что мы не могли поговорить о сексуальности Эдгара. Она попросила меня развлечь Бренду, находившуюся в саду, поэтому я пошел туда и сел рядом с матриархом, а Стелла осталась на кухне.

– Прямо-таки пасторальный вид, – вздохнула Бренда, глядя на заднюю половину дома и деревья за ним. – Питер, как тебе кажется – Макс доволен жизнью? Стелла беспокоится, что ему не захочется уезжать отсюда.

Я, разумеется, понял, что на самом деле беспокоит Бренду.

– Эта больница, – уклончиво ответил я, – идеальна для определенного рода психиатров. Весьма интересный контингент, несколько поистине замечательных субъектов. Учреждение настолько велико, что напоминает большой мир.

– Как ты думаешь, хочет он стать главным врачом?

– Соблазнительно, – признал я, – возглавлять такую большую закрытую больницу. Проявлять викторианский патернализм в широком масштабе…

Я не договорил. Наступило молчание.

– Судя по твоим словам, этот соблазн не дает покоя и тебе.

Я засмеялся с легким самоуничижением.

– Нет, это не для меня. Руководить такими крупными учреждениями – дело молодых. Я уже не в том возрасте.