Расстегнув блузку, Стелла ждала Эдгара, и вдруг послышались голоса. Она села. Слов было не разобрать, но голоса принадлежали мужчинам и доносились с луга. Стелла затаила дыхание. Она поняла, что происходит. Эдгар встретился с шедшим по лугу Джоном Арчером. Они разговаривали, а она тем временем сидела, прячась под деревьями в двадцати ярдах. Через несколько минут ее охватил какой-то дикий порыв – ей хотелось расхохотаться, неистово завопить из-за комической непристойности своего положения, так как она невольно вообразила реакцию Макса, представила, что сказал бы он, увидя прячущуюся в роще жену, полураздетую, лишенную нескольких тайных минут наслаждения с Эдгаром Старком, потому что санитар случайно перехватил этого мужчину, шедшего на встречу с ней.

Голоса удалились и затихли. Стелла выскользнула из рощицы, побежала через подъездную аллею в дом, поднялась наверх, приняла ванну. Голова у нее слегка кружилась, когда она вернулась в гостиную и налила в стакан виски. Села с книгой в кресло, поставила рядом стакан и закурила сигарету, что случалось не часто.

Собственная реакция изумила Стеллу. Ей хотелось расхохотаться – что это означало? Она прекрасно сознавала, что произойдет, если ее обнаружат. Значит, ей было наплевать на последствия! Такова была ее трактовка. Я предположил, что это желание могло объясняться гневом.

Каким гневом?

Гневом на Макса. Мне представляется совершенно ясным, сказал я, что ее поведение связано с желанием причинить Максу боль.

Стелла покачала головой. «Не думаю, Питер», – возразила она, но я подозревал, что ее душу переполняет злость. Говорить об этом она была пока не готова, и я не принуждал ее. Всему свое время.

Следующей стадией явились тайные свидания – назначение времени и места, придание им структуры. Разумеется, все осложнялось тем, что свобода передвижений у Эдгара была ограничена, но, несмотря на это, они находили и время, и место. Их всегда находят. С тайными свиданиями все уладилось.

На другой день после того, как Джон Арчер перехватил Эдгара, они встретились возле оранжереи, и Стелла сказала, что надо бы как-то устроиться.

Эдгар стоял у верстака. Последовала долгая пауза.

– Значит, хочешь продолжать? – наконец спросил он.

Стелла сидела на скамье в тени стены. На ней были темные очки и соломенная шляпа. Она приподняла голову и кивнула. Эдгар слегка отшатнулся и снова принялся за работу.

– Арчер, – вполголоса произнес он.

У Стеллы была с собой корзина, в ней лежало на всякий случай несколько цветов. Она встала и пошла по дорожке к дому. Джон Арчер шел навстречу ей, хрустя ботинками по гравию. Стелла немалым усилием воли заставила себя держаться естественно.

– Доброе утро, мистер Арчер. Благодаря вам у нас растут превосходные помидоры – сочные, сладкие.

Он приветливо кивнул и что-то сказал о летних салатах. Стелла задумалась, что было в его немигающем взгляде, который заставил ее насторожиться. Возможно, ничего. Возможно, дело просто в ее нечистой совести. Арчер умел заставить человека говорить, создать молчание, которое необходимо заполнить, а такие люди всегда вызывали у нее беспокойство.

Причины для беспокойства у нее были. Джон Арчер обо всем докладывал мне, а у него был зоркий глаз и проницательный ум, не менее проницательный, чем у Эдгара; он поставил меня в известность об этой расцветающей дружбе. Возможно, я совершил ошибку, но решил ничего не предпринимать. Эта дружба вызывала у меня любопытство. Эдгар в течение пяти лет был оторван от женщин.

Крикетное поле для сотрудников больницы представляет собой полосу ровной земли, окаймленную соснами, между ней и садом Рейфиелов проходит дорога, ведущая к главным воротам. За деревьями с больничной стороны другая, проселочная дорога идет вниз по склону невдалеке от Стены, огибает дом священника и выходит на болото. Чуть повыше ее в тени сосен стоит павильон с видом на поле. Это красивое старое деревянное здание с драночной крышей и флюгером. Вдоль его фасада тянется тенистая веранда, откуда мы наблюдаем за игрой, а внутри находится прохладная полутемная клубная комната с баром.

Тем летом пациенты постоянно работали в саду священника, потому что у него, как и у Макса, зародилось множество планов, в том числе строительства теплицы. Эдгар был у нас лучшим плотником, и в нем часто возникала нужда. Он ходил из сада в сад без сопровождения; павильон располагался неподалеку от дорожки, пролегающей по склону холма. У Стеллы были ключи от павильона, поскольку она входила в крикетный комитет.

Так что место для свиданий быстро нашлось.

У Стеллы бывали минуты здравомыслия, трезвой оценки своего поведения. Она рассказала мне, как однажды вечером вышла на задний газон и побрела в лунном свете к рыбному пруду, села на край, смотрела, как толстые серебристые тени скользят между лилиями в черной воде, и с улыбкой думала о водяных змеях Чарли. Потом взглянула на французские окна гостиной, откуда падал свет на газон, на открытые темные окна комнаты Чарли на втором этаже, где от ветерка слегка колыхались шторы. Внезапно Стеллу растрогала мысль о благополучии своей семейной жизни, ее уюте, смысле, упорядоченности, основанных на заботе о Чарли и его счастье. Потом она подумала о своей затевающейся авантюре, и ей вдруг стало ясно, что таким образом она ставит под угрозу эту упорядоченность. Ее пробрала дрожь от дурного предчувствия.

Этот страх не покидал ее несколько дней и препятствовал дальнейшему развитию событий. Но покоя Стелла не знала. Однажды утром она пошла через дорогу к крикетному полю. Стоял ясный, жаркий день. Двое пациентов в измятых белых панамах, с обвязанными вокруг талии рубашками потели на солнцепеке посреди поля, толкая большую газонокосилку то в одну, то в другую сторону. Надеясь, что они не заметят ее за соснами, Стелла направилась кружным путем к павильону. Позади него стоял пустой сарай, где держали газонокосилку, и в темноте его Стелла ощутила запах свежескошенной травы и земли. Она нашла то, что искала, – узкое окошко в задней части павильона, до которого можно было дотянуться с крыши сарая.

Стелла вернулась к фасаду и быстро взбежала на веранду по деревянным ступеням. Оба пациента смутно виднелись в ярком свете, санитара поблизости не было. Поколебавшись, она отперла дверь павильона.

Внутри у стены были составлены шезлонги. Полумрак пронизывал единственный луч света, падавший на дощатый пол со множеством крохотных вмятин, оставленных за много лет шипами на бутсах игроков, выходивших из раздевалки. В кладовой Стелла нашла несколько подушек и одеял и уложила их на полу. Глядя на эту неуютную постель, она внезапно поразилась тому, что делает: собирается привести сюда мужчину для секса. И не просто мужчину – пациента. Твоего пациента, Питер. Стелла поспешила уйти, заперла за собой дверь и вернулась домой.

В тот день и на следующий Стелла не приближалась к огороду, хотя слышала, как Эдгар стучит там молотком и пилит. Наконец наступила реакция, медленный, ужасающий процесс, начавшийся, по ее словам, в тот вечер, когда она сидела на краю пруда и была тронута покоем и благополучием, которые словно сулил этот дом. Реакция протекала медленно потому, что пока доходила из глубины души до сознания, набирала силу и воспринималась не как дурное предчувствие, а как ужас – ужас при мысли поставить под угрозу благополучие не только свое, но и сына; тогда подвергать риску счастье мальчика казалось жестокой безответственностью.