– Я определенно прошел точку невозврата.

– Кардиоваскулярный орган, управляющий твоими биологическими функциями, вибрирует неравномерно – полагаю, это плохой знак. Я оставлю тебя в покое, тощий человек, но скажи мне, есть ли в кладовке твоего корабля яйцеклетки пернатых? Я много слышал о них и хотел бы насладиться поглощением.

Я решительно закрыл глаза. В одном из видео, которые я смотрел во время подготовки к полету, отставной китайский космонавт сказал, что после возвращения процесс засыпания на Земле стал совсем иным. В космосе сон – естественное состояние. Поскольку окружающая среда невосприимчива к действиям человека – вакуум не терпит попыток завоевания, – жизнь становится траекторией из самых простых задач, направленных на чистое выживание. В космосе мы строчим отчеты, чиним оборудование, боремся с грязным бельем. Ни сексуального интереса, ни страха перед утренней презентацией на работе, ни автомобильных аварий. Чем ближе к звездам, тем более контролируемой и скучной становится рутина. Тот старый астронавт сказал, что в космосе ты спишь сном младенца. Таким безмятежным, что хочется сосать палец.

Но сон не приходил. Я достал из внутреннего кармана Утробы бутылочку «Сладких снов», мощного снотворного, разработанного ведущей фармацевтической компанией «Латурма», спонсором миссии. Использовать его разрешалось только в случае бессонницы, угрожающей прервать жизненный цикл астронавта, – злоупотребление могло привести к головокружениям, спутанности сознания и зависимости.

Поскольку я уже страдал двумя первыми симптомами, а третий совершенно меня не волновал, то принял тройную дозу, размазал горькую жидкость по языку и проглотил, слегка поперхнувшись. Через несколько секунд кончики пальцев онемели, мысли начали разбредаться. Проваливаясь в сон, я все равно чувствовал присутствие существа, напряжение в висках не проходило, хотя существо не могло меня видеть. Я винил в этом влияние химии на мозг, но не мог отрицать – секунду, прямо перед тем, как потерять сознание, я был рад. Рад тому, что существо, реальное или нет, здесь, со мной, ищет на кухне яйца.

Я проснулся в темноте Утробы, но не мог пошевелить даже пальцем. Я как-то очень остро чувствовал позвоночник, змею из позвонков, скреплявшую меня, и представлял, что было бы, если бы кто-то вытянул его, как волокно из сыра-косички. Вылезут ли кости из моей плоти, не развалится ли самосознание на кучку совершенно свободных частей? Воспринимают ли парализованные люди свой позвоночник таким же образом? Я ощутил ужас за них. Существо снова бренчало, вызывая непрошеные мысли, но я ничего не мог с этим поделать, только принимать их, принимать, пока паралич не пройдет и меня снова не защитит дремота.

Существо нащупало его. Момент, заставивший меня подскочить.

Через семь лет брака я опубликовал свои открытия в области частиц внутри колец Сатурна, первый ощутимый результат моей одержимости космической пылью. Я ездил по Европе с лекциями и получил довольно сытную должность доцента кафедры астрофизики в Карловом университете. Спустя четыре года меня вызвал к себе сенатор Тума, чтобы «сделать предложение». Я пришел в черном галстуке и новом вязаном жилете, в полной уверенности, что правительство намерено отметить мои достижения грантом или наградой.

Тума принадлежал к новому поколению сенаторов. В то время как старая гвардия скрывала пивные животы под плохо подогнанными костюмами, боролась с лысинами, надевая очки покрупнее, и сваливала на стресс вину за свой алкоголизм, Тума был убежденным вегетарианцем, тяжелоатлетом и умелым оратором. В тот день, когда сенатор говорил со мной, он уже во второй раз привлек внимание прессы. Утром арестовали за коррупцию министра внутренних дел, и оппозиция атаковала коалиционное правительство за попытку замять скандал, откупившись от свидетелей.

Как член одной из коалиционных партий, Тума сделал заявление на ступенях Пражского районного суда, посыпая голову пеплом. Старомодный жест, обращенный к чехам, предпочитавшим консерватизм неопределенности прогресса, а символы – настоящей искренности. С серыми пятнышками на щеках, волосах и плечах Тума объявил, что чешская политика превратилась в кормушку для жадных свиней, подонков и обычных воров. Держа руку на сердце, Тума поклялся перетряхнуть коалицию изнутри. Я не особенно интересовался политикой.

Тума вошел в офис и стряхнул пепел носовым платком. Его помощница принесла влажное полотенце и банку диетической колы. Не вытерев мокрые брови и не сняв посеревший костюм, Тума оглядел меня. Я рассмеялся, когда он сказал, что страна развивает космическую программу. Он тоже засмеялся и налил мне немного колы, спросив, не добавить ли туда ром или ликер. Я отказался.

Тума подошел к столу у окна и сдернул занавеску, скрывавшую что-то высокое и тонкое. Ткань упала, открыв три толстых цилиндра, соединенных плоскими панелями, по бокам десяток солнечных батарей с прекрасным темно-синим покрытием. Вся модель напоминала насекомое из эры динозавров, когда природа одновременно была и более креативной, и более прагматичной. На среднем цилиндре красовался государственный флаг – синий треугольник, символизирующий правду, и две горизонтальные линии, красная обозначала силу и отвагу, белая – мир, – а рядом с ним слова «Ян Гус 1». Я спросил, можно ли потрогать, и Тума с улыбкой кивнул.

– Конечно же, мы не можем себе это позволить, – сказал я.

Но мы могли. Тума зачитал длинный список корпоративных партнеров, желающих прожигать капитал на спонсорстве. Завтра он представит план миссии в парламенте. Швейцария готова продать недостроенный корабль, который ей больше не нужен.

– Хотите, чтобы мы попробовали добраться до облака Чопра, – сказал я.

– Конечно, хочу.

– Хотите, чтобы мы отправились первыми. Даже если можем не вернуться.

– Но Грегор-то вернулся, и посмотрите, какой он бодрый!

Тума провел пальцем по цилиндрам, испытующе глядя на меня. Детский голос внутри подталкивал меня схватить корабль, выбежать из офиса и найти тихий уголок, где я смогу восхищаться им в одиночестве.

Тума вернулся за свой стол и кашлянул.

– Мы восстали против Австро-Венгрии, когда она пыталась жечь наши книги и запрещать наш язык. Мы были индустриальной супердержавой, прежде чем Гитлер принял нас за рабов. Мы пережили Гитлера, чтобы встретиться с экономическим и интеллектуальным опустошением Советов. И вот мы здесь, живые, суверенные, богатые. Что дальше, Якуб? Какие у нас перспективы, что определит наше будущее?

– Я слышал, что в следующем году цены на молоко пробьют потолок, – сказал я.

– Ха, да вы скептик! Люблю скептиков. Благодаря им демократия остается честной, но они не всегда мыслят масштабно. Мыслите шире. Что делает страну великой? Благосостояние, армия, медицина для всех?

– Оставлю этот вопрос профессионалам.

– Величие нации определяют не абстракции, Якуб. Его определяют картинки. Истории, передающиеся из уст в уста и по телевидению, увековеченные интернетом, истории о новом парке, о накормленных бездомных и о ворах, арестованных за кражу у добрых людей. Величие нации – в ее символах, жестах, в беспрецедентных свершениях. Вот почему Америка начала отставать – они построили государство на идее новизны и инноваций, а теперь лучше будут сидеть и молиться, чтобы мир не слишком сильно давил на них, заставляя адаптироваться. Мы не станем брать пример с американцев. Мы не станем брать пример ни с кого. Мы возьмем этот космический корабль и отправимся к Венере. Мы – нация королей и первооткрывателей, и тем не менее дети за океаном до сих пор путают нас с Чечней или сводят наши великие достижения к пиву и порнографии. Через несколько месяцев каждый ребенок будет знать, что мы единственные обладаем возможностью изучить самый невероятный научный феномен этого столетия.