Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все происходит в тот же миг.
В льющемся свете беспорядочно мельтешат пылинки. За Томиной спиной работает телевизор, яркие пятна сменяются болезненными вспышками. Масло греется в сковороде, чтобы обжарить лук с морковью до хрустящей корочки. Гладкая столешница холодит руки.
Тома смотрит на Анну и улыбается.
У Томы его улыбка. И глаза его — черные, чуть раскосые. В них искорками застывает тепло, словно утопленное в янтаре.
Анна замирает. Ей хочется вечно жить в этом моменте — нельзя вырыть себе могилу на тропинке, так пусть хотя бы так, в кухонной духоте, в солнечном свете.
Тома вздрагивает, и ее улыбка исчезает, словно ластиком провели:
— Ань, все в порядке? У тебя лицо такое, будто…
— Будто приведение увидела, — нервный смешок срывается с губ, и Томины щеки бледнеют. Она кивает, словно бы все поняла, отворачивается к сковороде. Горячее масло плюется на ее голые руки.
— Грамоту, Надюшке… — словно напоминает она сама себе.
Анна держит тепло внутри.
Теперь-то она никуда его не отпустит.
***
Тома встает по будильнику раньше всех — долго моет голову в ванной, потом сушит волосы на кухне, чтобы шумящим феном не будить обитателей квартиры, и только после этого готовит завтрак. Как только за окнами разгорается предрассветная серость, тяжело встает с кровати Анна.
Все еще больно. Но теперь рядом с болью едва шевелится слабое тепло.
Анна вползает на кухню, когда Тома красит ресницы дешевой тушью. Миг — и Тома застывает с лохматой кисточкой в руках, пока спина ее каменеет, а глаза вспыхивают настороженностью.
— Доброе утро, — хрипло бормочет Анна, наливая кипятка в кружку.
— Доброе… Ты чего так рано вскочила?
— Сколько можно дрыхнуть, всю жизнь просплю.
Анна садится напротив, всыпает в кипяток ложку растворимого кофе, невкусного и горького, размешивает бледно-коричневую жидкость. Тома делает вид, что кроме ресниц ее ничего не волнует в этом мире. Но она даже дышит по-другому — будто прислушивается, что на сей раз учудит Анна.
— Да не бойся ты, а, — хмыкает Анна. — Просто захотела встать пораньше. Никаких истерик, никаких побегов. Лопату все равно Гришка утащил.
Тома улыбается, но улыбка ничуть не похожа на вчерашнюю. Анна морщится.
— Просто хочу поговорить, — признается она, когда Тома завинчивает тушь.
— Давай, поговорим.
Но они болтают о глупом, о шелухе. Анна нашаривает нужные слова и тут же отпускает их, не выговорив, это как раненую рыбешку схватить за плавник и тут же выпустить обратно в речной поток. Анна и сама слабо понимает, что за тепло ворочается в ней, словно сонная Тефтелька, мяукающая у пустой чашки с кормом.
Тома болтает, успевая делать все и сразу: накладывать обед в пластиковые контейнеры с яркими крышками, готовить завтрак (крепкий сладкий чай, нарезанный сливочный сыр, обжаренные кусочки черствого хлеба в яичной корочке), расчесывать волосы и кормить Тефтельку. Анна же сидит, привалившись к стене, и едва ворочает языком.
Когда на кухню вплывает Гриша, зевая и почесывая пузо, его хмурый взгляд красноречивей слов.
— Просто встала пообщаться. Из дома сегодня — ни ногой, — отчитывается Анна.
— Надеюсь, — он хмыкает и идет в ванну.
Тома мимолетно улыбается. Наверное, она думает, что вся их семья наконец-то начала выбираться из сырой могилы бесконечного траура, куда всех загнала почерневшая Анна. И правда, последние недели прошли как в бреду, в забытье. Только теперь робкое, едва проклюнувшееся ощущение провернуло шестеренки и вновь включило время в этой квартире.
Но самое главное, что мимолетная Томина улыбка — та самая. Его улыбка. И Анна застывает, не в силах оторвать взгляд.
Просыпаются дети, мелькают на кухне, настороженно косятся на «тетю Аню». И Гриша, и даже Надя делают вид, что все в порядке — подумаешь, родственница приехала погостить. Только Тимур хмурится, глядит на тетку исподлобья, словно лишь она виновата в тревожном мамином взгляде и папином бурчании.
Завтракают, даже шутят — несмело, с оглядкой на Анну. Она все больше молчит, грызет сыр и щурится на солнце. Искоса наблюдает за Томой.
Кажется, что все и вправду налаживается.
Когда Тома сдергивает в коридоре ключи, Анна выходит следом за ней. Стоит, кутаясь в пушистый халат, внимательно наблюдает за каждым движением. Тома густо подвела глаза, взбила волосы и нацепила яркий фиолетовый плащ — тот словно бы кричит, что с трауром покончено. Вот она, жизнь.
Только фиолетовая почему-то.
— Спасибо, Том… — снова бормочет Анна.
— Брось, — она опаздывает, суетится. Ей некогда говорить об Аннином горе, но и уйти просто так она не может. Стоит, нерешительная, звенит ключами. — Ты же знаешь, я всегда готова помочь.
— Знаю. За это и спасибо…
Она тянется к Томе — несмело, будто боится, что та оттолкнет. Да, у Томы удивленное лицо, но она раскрывает объятия и крепко прижимает Анну к себе. Лица больше не разглядеть, но Анна щурится, представляет его глаза, его плечи, гладко выбритый подбородок и ту самую улыбку, что несмело касается губ…
Анна прижимается к Томе всем телом. Стискивает руками, гладит по спине.
В ноздри бьет запах сладких духов. Все не то — женская талия, мягкая кожа. Анна отлипает, стыдливо отводит глаза и улыбается так, будто вот-вот и вправду сойдет с ума.
— Пообещай, что сегодня все будет в порядке, — просит Тома. Она волнуется — еще бы, такого прежде не было, даже если учесть вчерашние лопату да кладбище. — Пообещай мне. Я могу попробовать взять еще один…
— Иди. Хорошей работы.
— Ань.
— Я же пообещала, так что не волнуйся. Из квартиры вообще ни ногой, забыла?
Тома кивает. Уходит, захлопывает за собой дверь.
На кухне не слышно ни единого шороха. Все они, даже маленький Тимур, жадно прислушиваются к разговору в коридоре.
Анна уходит в дальнюю спальню и без сил падает на диван, но долго не может уснуть, воскрешая перед глазами улыбку. Ей трудно понять, чья она, Томина или его.
Но сейчас это не так уж и важно.
***
— Давай альбом посмотрим, — просит Анна вечером, когда усталая Тома заканчивает с Надиными уроками и укладывает Тимура спать.
— Альбом?.. — кажется, Тома даже не понимает, о чем речь.
— Ага. С вашими детскими фотографиями.
Гриша смотрит телевизор — он сегодня подчеркнуто вежлив с Анной, но его темные глаза не дают поверить, что все наладилось, все подозрения с
