— Так чем же вызван сейчас ваш особый к нам интерес?

— Ну не то чтобы особый, — улыбаясь, возразил я. — Просто готовится общий обзор финансового рынка. И кое-какие сделки бросились в глаза. Во всяком случае, вызывают любопытство.

— Сделки? — переспросил он и недовольно поморщился.

— Простите, может, я не так выразился. Но вот…

Я раскрыл кейс, извлек подброшенные мне Ником два листка с убористым текстом и, заглядывая в эту шпаргалку, принялся перечислять фирмы, компании и странные сделки с ценными бумагами.

— Вам не кажется все это непонятным? Будто деньги перекладываются из одного кармана в другой, потом — в третий, а хозяин-то карманов один. Или нет?

— Погодите, — запротестовал Куликов, — но при чем тут банк? Мы лишь осуществляем операции по переводу со счетов на счета. Оформляем, что называется, и только. Вопросы, так сказать, не по адресу.

— Но разве не банк является владельцем всех этих компаний?

Лицо его оставалось невозмутимым, но голос явно сделался суше и в глазах проскользнуло что-то похожее на настороженность.

— Кто вам сказал? Я такими сведениями не располагаю.

Но я, стараясь говорить мягко и дружелюбно, продолжил:

— Во всяком случае, и «Чермет», и «Унипром», и «Энергон» принадлежат члену вашего Совета — господину Вайсману. И покупатели, насколько нам известно, тоже хозяева банка. Мы не знаем точно, кто учредитель загадочной фирмы «Единство», но многое говорит за прямое участие в этом «Универса». Понимаете, что странно: по нашей информации, Вайсман намеревается увести свой пай из банка и вдруг начинает как бы раздаривать деньги контролируемым банком структурам. Какой во всем этом смысл?

Я не ошибся: настороженностью веяло уже явственно — от собравшихся к переносице бровей, от напряженно застывших плеч. И голос растерял остатки былой приязни:

— Не понимаю, о чем вы говорите. Я не правомочен обсуждать намерения и дела руководства. Вам лучше всего дождаться самого Вайсмана и задать эти вопросы ему лично.

— И когда он вернется?

— Не знаю, — холодно сказал он. — Звоните. — Но, очевидно, смекнув, что взял неоправданно резкий тон, выжал из себя улыбку и примирительно продолжил: — Поверьте, здесь, несомненно, все не так, как видится. Даже если — повторяю: если — приведенные вами факты и имели место, убежден, за ними ничего предосудительного не кроется. Это наши будни, обычные операции с ценными бумагами. У такого крупного банка, как наш, недругов — пруд пруди. Кто-то из них и подбрасывает вам липу. В расчете на присущее вам, журналистам, — не в обиду будь сказано — гипертрофированное воображение. — Он запнулся и издал нечто, смахивающее на смех. — Поверьте, вас вводят в заблуждение. Не знаю, откуда такая информация, но…

— Отсюда, — брякнул я, вклинившись. — Насколько мне известно, мои коллеги почерпнули ее из беседы с вашей сотрудницей. Тамарой Крачковой. Надеюсь, она не относится к недругам банка?

Это был экспромт — грубый, топорный и неожиданный для меня самого. Я уперся взглядом в его выразительные глаза. Они растерянно помигали, потом расширились и застыли в удивлении, а через миг — потемнели. На скулах проступили красноватые пятна: у некоторых людей лицо рдеет от смущения, у других так проявляется с натугой сдерживаемое душевное негодование. Он помотал головой и проворчал:

— Кое-кому следует напомнить о служебной этике. — Но враз спохватился и с сомнением заметил: — Что-то не верится. Тут какая-то ошибка. По-видимому, ее не так поняли.

— Это легко поправимо, — упрямо продолжал я гнуть свое. — Пригласите ее, и прямо сейчас обсудим.

— К сожалению, не выйдет, — возразил он. — Она тоже в командировке. В Казани — вместе с господином Вайсманом. Вернутся — обязательно обсудим. Я доложу начальству. Позвоните в конце следующей недели. Попытаюсь устроить вам встречу.

Теперь пришел мой черед изумляться. Я готов был биться об заклад, что Куликов говорил искренне. Но как это может быть? Я ни на миг не сомневался, что убийство сотрудницы уже вовлекло коллектив в изрядный переполох. Милиция, дознание, допросы и опросы: что знаете?.. когда в последний раз?.. с кем общалась?.. дела?.. связи?.. отношения?.. А господин Куликов — в неведении? И что-то лепечет про командировку? Или следствие еще не раскрутилось? Или пока не вышли на банк? Ерунда. Первое, с чего начинают копать в таких случаях, — прощупывают дом и работу. Чертовщина какая-то!

К господину Куликову, казалось, вернулось утраченное равновесие. Под конец встречи он снова стал воплощением любезности и даже попробовал было какими-то отвлеченными вопросами скрыть свое нетерпение меня спровадить. Но зато я его — это равновесие — заметно подрастерял и, без дальнейших проволочек, решил уважить человека, удовлетворив его невысказанное желание.

На меня нашло какое-то безразличие. Мысли колобродили в зыбкой непроницаемой взвеси. Я медленно в потоке машин катил по шоссе. Прожитый день представлялся неимоверно тяжелым и длинным. Мне все до чертиков надоело. Внутренний голос настойчиво подсовывал простое и единственно, пожалуй, верное решение: позвони Миле, поведай ей об исчезновении мужа, потом в понедельник помоги с оформлением заявления в милицию — и пусть все идет своей законной чередой без твоего дилетантского бессмысленного участия. Так будет действительно разумно и правильно, — твердил мне этот голос. Черт побери! Почему мы не всегда поступаем правильно?

Мила объявилась в понедельник утром. Всю субботу и воскресенье я подсознательно ждал этого звонка, обмирая от каждого треньканья телефона. И все-таки он застал меня врасплох.

Я только помолол кофе, ссыпал его в джезве и, еще пребывая в полудреме, снял трубку и облегченно вздохнул, услышав знакомый голос. Затем поразился непривычно холодному, почти ледяному приветствию и еще больше — последовавшему за ним вопросу:

— Он еще не вернулся, верно?

— Вернулся?.. — растерянно пробормотал я. — О чем ты?

— Не надо, — сказала она сухо. — Я тебя понимаю. Дружба, солидарность — и все такое. Только не надо больше. Я звонила Майе Гаевне. Калининград, срочный вызов — не лучшая, согласись, выдумка.

Я совершенно ошалел и только и нашелся выдавить из себя:

— Прости…

— Не надо, — повторила она снова, не позволив мне прибавить ни слова. — Не надо ничего больше придумывать.

— Это серьезно, Мила, — просипел я и откашлялся. — Он исчез. И я не знаю куда. Боюсь…

— И хорошо. Исчез — и ладно. И не бойся. Я тебя понимаю — неловко, друг все-таки.

— Подожди, Мила! — чуть ли не вскричал я. — Говорю тебе: это серьезно. Я не знаю, где его искать.

— Да-да, я поняла. Выходит, и ты не в курсе. А я-то думала, что у него от тебя нет никаких тайн. Разве он не изливал тебе душу? По ночам — когда оставался у тебя ночевать.