Здесь стояла белая мебель, высились стойки капельниц, на прикроватном столике выстроился целый батальон бутылочек, мензурочек, флаконов, таблеток и порошков. А на самой кровати…

— Это Ирочка, — прошептала Фаина у меня за спиной. И всхлипнула.

Я никогда не видела до такой степени исхудавшего ребенка. На обтянутом серой кожей лице выделялись одни только глаза. Сейчас они смотрели на меня безучастно, как будто я была давно знакомым и уже поднадоевшим предметом меблировки. Тонкие сизые губы тоже не шевельнулись мне навстречу. Прикрытое простыней тельце, которое я могла бы, кажется, обхватить одной ладонью, не сдвинулось. И тонкие-тонкие ручки со скрюченными пальчиками — не разжались.

— Она вас не видит, — шепнула Фаина почему-то мне в самое ухо. — Смотрит, но не видит. Ирочка вообще не замечает, что вокруг нее происходит. И никого не узнает. Уже много лет…

— Мне говорили. Но, — указала я на наушники, обхватившие эту крохотную головку, — она ведь слушает музыку? Значит…

— Это ничего не значит. Девочке просто надели плеер, чтобы звуковыми колебаниями попытаться хоть как-то воздействовать на слуховой нерв и барабанные перепонки. Но мозг ее не воспринимает музыку, точно так же, как не воспринимает он и все остальное.

Это сказала не Фаина — из-за стоящей в другом углу комнаты ширмы, обтянутой белой материей, вышла и шагнула мне навстречу высокая стройная женщина в белом халате медсестры.

На вид ей было лет около тридцати. У нее были темные волосы, уложенные в чрезвычайно аккуратную, волосок к волоску, прическу, и правильный овал лица. И еще очень красивые глаза с подкупающе-прямым взглядом. На миг мне даже показалось, что я где-то видела такие — то ли на картине, то ли у какой-то известной актрисы, не помню.

— Здравствуйте. Приятно познакомиться, — она протянула мне руку.

Эта рука была шершавая от частого соприкосновения со спиртом и лекарствами, а ногти — короткие, обрезанные под корень, как у настоящей, добросовестной сестры милосердия.

— Я — Алла, медсестра и, можно сказать, круглосуточная сиделка при Ирине. А про вас я тоже знаю: вчера Аркадий сказал, что познакомит нас с женщиной, которая станет хозяйкой этого дома.

— Круглосуточная сиделка? Значит, вы тут живете? — уточнила я.

— Да. И даже в этой комнате. Ночую вот там, на диванчике, — она указала себе за спину, — пользуюсь смежной туалетной комнатой, а обедаю-ужинаю со всеми вместе. Надеюсь, вы не будете возражать против того, чтобы за вашим семейным обеденным столом присутствовала сиделка? — удивительные глаза смотрели мне прямо в лицо.

Все время помня о своей роли стервы-жены, я неопределенно хмыкнула и весьма невежливо окинула Аллу с ног до головы оценивающим взглядом. Держать на лице выражение холодного равнодушия было не так-то просто: на эту приятную женщину, которая так просто и в то же время подчеркнуто вежливо держала себя, нельзя было смотреть, не испытывая невольно возникающего чувства симпатии.

— Посмотрим, — обронила я, отвернулась и быстро оглядела комнату. Пожалуй, учитывая круглосуточное дежурство Аллы, это было самое безопасное место в доме.

— Женечка, вы расстроились? — робко спросила Фаина, когда мы вышли из комнаты больной и осторожно прикрыли за собой дверь. — Я вас понимаю: Алла — молодая привлекательная женщина в доме… Но, знаете, это вы совершенно напрасно, она никогда не позволяла себе ничего такого… У них с хозяином чисто деловые отношения…

— Я надеюсь, мой Аркадий не настолько плебейских вкусов, чтобы заводить шашни с какой-то медсестрой, — отрезала я.

* * *

Фаина смущенно кивнула и остановилась у двери в следующую комнату. И снова не слишком торопилась нажимать на ручку. Стояла, переступая с ноги на ногу, и мялась.

— Здесь у нас обитает Аня. Она очень хорошая девочка, добрая и привязчивая. Но вам придется немножко набраться терпения, потому что ей всего тринадцать лет, а это сами знаете, какой сложный возраст. Анечка может вспылить, может нагрубить, даже закричать и заплакать, но сердце у нее очень доброе, поверьте…

— Фаина! Передай этой твари, чтобы она не смела заходить ко мне! — послышался из-за двери истошный крик девочки с добрым сердцем. С той стороны в запертую дверь швырнули чем-то тяжелым. — Вот только пусть попробует хотя бы порог перешагнуть — и я ее прирежу!!!

Домоправительница поперхнулась словами. Усмехнувшись, я решительно толкнула дверь и…

Навстречу мне полетела граната!

Сориентировалась я моментально. После нескольких лет службы на Кавказе мне хватило доли секунды, чтобы оценить и по возможности отдалить опасность: одним сильным тычком на несколько метров отшвырнула и почти впечатала в дальнюю стену коридора перепуганную Фаину, метнулась следом и накрыла визжащую домоправительницу своим телом.

«Три… два… один…» — считала я про себя. Как я помнила еще со времен учебы в спецшколе, взрыватель гранаты-«лимонки» срабатывает через 3–4 секунды после того, как выдернута чека и отпущен ее рычаг, то есть когда граната брошена. Однако прошло пять секунд… шесть… десять… Ничего не происходило.

Я подняла голову. Фаина подо мной тоже было трепыхнулась, но я пнула ее коленом, и она снова послушно распласталась по ковру.

В квартире стояла абсолютная тишина.

Хотя нет! Из противоположного конца коридора слышалось негромкое мерное перестукивание. Я привстала, вгляделась, почти до отказа вывернув шею: метрах в пяти от меня перекатывалась с одного ребристого бока на другой так и не разорвавшаяся «лимонка». Помедлив, я встала. Осторожно, кошачьей походкой приблизилась к гранате, еще раз вгляделась…

И взяла ее в руки.

— Же-е-еня… — слабо простонала Фаина, которая все еще продолжала лежать на ковровом покрытии, напоминая выброшенную на берег камбалу. — Что это было, Же-е-е-ня-я?!

Не отвечая ей, я уже безбоязненно вертела в руках «лимонку». Граната была не учебная, а боевая — я поняла это по ее пластмассовому корпусу и отсутствию запала. Но сделано пособие было на «отлично»: понять, что эта штука неопасна, мог только профессионал вроде меня.

Из-за двери донеслось сдавленное хихиканье. Я рывком распахнула дверь и шагнула внутрь — и на этот раз меня не остановил бы и шквальный огонь из раскаленного докрасна гранатомета!

* * *

Скрестив по-турецки ноги и положив на колени одну из диванных подушек, Аня сидела на диване-тахте и уже не хихикала, а смеялась в голос, глядя на меня наглыми глазами бесстыжей девчонки, которую никто никогда не наказывал.

— Что это за шуточки ты себе позволяешь?! — спросила я как могла спокойно.

Аня на минуту замолчала, склонив голову к плечу, поправила очки, набрала в грудь воздуху и снова залилась смехом. Но теперь, и это было ясно слышно, хохот звучал неестественно, я бы даже сказала — натужно.

И он оборвался, стоило мне только схватить девчонку за руку, стащить с дивана и поставить перед собой на ноги. Силы я немного не рассчитала — майка с бабочкой на плече треснула у рукава и поползла по шву.