С продуктами было трудно. Хлеб делили поровну на всех, и кто-либо один, отвернувшись, говорил, какой кусок кому. А так как большинство солдат постоянно были на дежурстве по телефонным точкам или занимались ремонтом телефонной линии, то паек хлеба лежал в блиндаже до их прихода. Вот этот воришка и повадился таскать хлеб. Солдат практически весь день оставался голодным, лишившись пайки хлеба.

Питание на передовой было, как правило, два раза в сутки: утром до рассвета, когда темно и противник не видит, и вечером, когда наступает темнота. Вообще, повседневный быт на фронте был самым примитивным. Весь день идет ожесточенный бой, и только успевай делать свое дело, о котором я расскажу ниже. Вечером обычно бой затихает, надо где-то обсушиться и отдохнуть.

Наш блиндажик никакой печки не имел. Сушились у костра, а чтобы противник не заметил, устраивали его где-нибудь возле корней вывороченного дерева или в воронке, если там нет воды, а иногда делали из елового лапника что-то наподобие шалаша и там у небольшого костра сушились. Здесь же избавлялись и от вшей, которых было немало, а у некоторых они буквально кишели.

Снимали нательную рубашку или кальсоны и держали над костром, пока вши как следует не «прожарятся». Эту же процедуру проделывали и с верхним обмундированием. Однако шинель или полушубок над костром не натянешь, и вши там оставались. Днем, пока бегаешь, не чувствуешь, а ночью они донимали.

В баню ходили не чаще одного раза в месяц. Баня представляла собой огороженную ветками небольшую площадку, на землю клали лапник. Всю одежду, кроме ремня и сапог, сдавали на прожарку, которой служила обыкновенная железная бочка. На дно бочки наливали немного воды, клали чурки и решетку из прутьев, на нее ложилось обмундирование. Бочка размещалась над костром. Вода в бочке кипела, и горячим паром пропаривалась одежда. Эта процедура длилась один час. На это время каждому давали ведро горячей воды для мытья. Естественно, большую часть времени приходилось нагишом танцевать на холоде, особенно зимой.

В солдатском и офицерском обиходе не было никаких постельных принадлежностей. Шинель или полушубок, плащ-палатка, вещмешок — вот и все «приданое».

Если удавалось втиснуться в блиндажик, то спали вповалку, прижавшись друг к другу, чтобы было теплей. Иногда, если позволяла обстановка, с вечера раскладывали костер, вернее, до наступления темноты. Когда земля под костром нагревалась, угли разгребали, клали лапник и ложились, укрывшись плащ-палаткой. Так было теплее, чем в нетопленом блиндаже. Туалетных принадлежностей тоже, как правило, не было. Хорошо, если удавалось утром сполоснуть из лужи или болота лицо, утершись полой шинели. Большинство были чумазые от копоти костров. В общем, быт был самым примитивным.

Теперь несколько слов о фронте, вернее, передовой. Так называли передний край и ближайший тыл, простреливаемый ружейно-пулеметным огнем.

В первый же день мои представления о фронте полностью подтвердились. С рассветом начался ожесточенный бой. Наши войска пытались атаковать противника. Тот, естественно, всеми огневыми средствами отражал наше нападение. Грохот канонады нашей артиллерии и минометов сливался с грохотом разрывов вражеских снарядов и мин, треск пулеметных, автоматных и ружейных выстрелов, крики «ура!», ругань, крики и стоны раненых — все это сливалось в сплошной тяжелый грохот боя. Эту «музыку» дополняли воздушные бои в небе, яростные бомбежки и штурмовые удары вражеской авиации. Вблизи переднего края лес был очень сильно избит снарядами и бомбами. Большинство деревьев сломано или срезано осколками на разной высоте.

Земля была изрыта окопами, почти сплошь усеяна воронками от бомб и снарядов. В воздухе постоянно висел смрад от разрывов снарядов, мин, бомб, пожаров.

Раненые, как правило, сами добирались до ближайших медпунктов, а это полтора-два километра, — где ползком, где на попутной повозке. Санитары были заняты только тяжелыми ранеными, теми, кто не мог самостоятельно доползти. Помню мальчишку младшего лейтенанта, такого же, как и я, который с простреленной насквозь грудью, зажимая рукой рану, брел в полубессознательном состоянии на медпункт. Помочь ему я не мог, у меня была неотложная боевая работа, о которой речь ниже.

Убитых, а их было много, хоронили тут же. Впрочем, хоронили — слишком громко сказано. В лучшем случае, накрыв плащ-палаткой по несколько человек, засыпали в окопе или большой воронке, в которых часто на дне стояла вода. Нередко закапывали без всякой плащ-палатки, лицом вниз. Нередко убитые по несколько дней лежали незарытыми, было не до них.

Помню, в одном месте был родник, метров 300–400 от передовой. Деревья там почти все были сломаны снарядами и бомбами. Это было зимой. Солдаты ближайших подразделений пробирались туда, чтобы набрать котелок воды. Вражеский снайпер, укрывшись где-то, очевидно на нейтральной территории, делал свое черное дело. Когда я подошел туда, возле родника лежало уже четыре или пять трупов. Я сначала не понял, в чем дело, глотнул немного и пошел дальше. Отойдя шагов 20–30, я услышал щелчок пули и обернулся. Пуля достала очередную жертву, после меня подошедшую к роднику.

Моя задача в этот период состояла в том, чтобы обеспечить проводной линией телефонной связи наблюдательный пункт полка с наблюдательными пунктами командиров дивизионов, которые находились непосредственно на переднем крае в батальонах первой линии.

НП командира полка находился на мощной сосне метров 600–800 от переднего края. К сосне была приставлена самодельная лестница, а между ветвей сделана небольшая площадка из жердей. Там были укреплены несколько листов железа для защиты от пуль и осколков. Весь день там находился или командир полка, или его заместитель, руководившие огнем дивизионов.

В полку было четыре дивизиона, на НП каждого из них шла телефонная линия, которая прокладывалась по земле. Подвешивать ее на деревья было некогда, кроме того, подвешенная линия часто нарушалась попаданием осколков, а иногда и пуль. По земле во многих местах шло большое количество телефонных линий различных частей и подразделений. Кабель у всех был одинаковый, и если снаряд или мина рвали осколками несколько линий, то непросто было разобрать, где чья линия, особенно ночью. А командир требовал постоянную связь. Крутиться приходилось весь день, а часто и ночью.

Взвод был укомплектован не полностью. На каждой точке вместо двух-трех телефонистов находился, как правило, один, постоянно днем и ночью, неделями, месяцами, держа телефонную трубку у уха. Солдаты приспосабливались и к этому. К телефонной трубке привязывали небольшую петлю из шпагата или куска кабеля и надевали эту петлю на голову, так что у многих даже вытерлись волосы в этом месте, где была веревочка.

Телефон нельзя было бросить ни на минуту — днем все время передавались команды и приказания, а ночью через каждые 10–15 минут проверялась исправность связи. И если телефонист на вызов не отвечал, на линию посылался линейный связист.

Помню, как-то ночью не ответил телефонист одной из точек, его позывной был «Казань». Дежурил там один солдат, татарин по национальности, говоривший с довольно заметным акцентом. Я несколько раз вызывал его, но ответа не было. Все телефонисты находились на других линиях, пришлось бежать самому. Беру в руки линию и бегу по ней в поисках порыва. Ночь, темно, ничего почти не видно.