А нет паспорта – нет пенсии, страхового полиса, в больнице не принимают. Из кабинета в кабинет друг к дружке отпинывают. Набегаешься, семьдесят семь пар железных башмаков сносишь – и везде наготове деньги держи. Тут печать поставят – плати, там справку дадут – плати.

Всем зелёная улица, только русскому человеку на своей земле места нет. Сидишь в нашей миграционной службе, три-четыре часа сидишь. Вернее, в коридоре стенку спиной подпираешь: стульев-то нету. А мимо эти идут… Хозяева жизни. Вразвалочку, в кепках, руки в карманы. Нас не замечают, будто мы не люди.

В кабинет чуть не ногой дверь открывают. Дверь тоненькая, слышно, ручкуются: «Здорово, Петрович». – «Здорово, Махмуд». Я, когда в конце дня в кабинет попал, не выдержал, высказал Петровичу всё, что на этот счёт думаю. Он на визг сорвался: «Ты мне тут национальную рознь не разводи! Мы министерства национальной политики открываем, Дома дружбы строим, миллиарды вкладываем…»

Да хоть сто Домов дружбы построй, тысячу министерств открой – такие петровичи и есть подстрекатели национальной резни.

Служил я в ракетных войсках, сам из Подмосковья. Но на родине жены сразу понравилось. А чем понравилось? Стоял на деревенской улице народ, разговаривал по-своему, по удмуртски. Обернулись на меня:

– Ты, мужик, здешний? По-нашему понимаешь?

– Нет.

Они сразу перешли на русский язык:

– Извини, ещё подумаешь, что мы о тебе говорим.

Вот эта деликатность, уважительность очень приглянулась. Обходительный народ. Среди каких только наций не был, никогда такого не было. Наоборот, громче по-своему начинали говорить. Гордились, что их не понимают.

Жил и работал в колхозе. Собралось нас десять комбайнёров от «Сельхозтехники» – нас прозвали «дикая дивизия», – ездили в отстающие хозяйства помогать. Деньги немалые получали. А в начале восьмидесятых уехал в Ростовскую область. Как в песне поется: широка страна моя родная. Вот я широким шагом и зашагал. Кто ж знал, что вернусь в семью через долгих 26 лет…

Тогда не я один – многие в поисках райской жизни срывались «на юга». Проработал год в совхозе «Красный сад» – там и вправду росли райские фруктовые сады. Обещали квартиру – хотел семью перевести туда. «Обождите, люди годами ждут». Осерчал: сколько можно ждать?! Подвернулся родственник: «Айда в Грузию мандарины собирать». Мандарины так мандарины.

Мандариновый сезон еще не наступил, подрядились на строительную работу. У сухумских частников ставили фундаменты, поднимали коробки домов. За три дня на троих получили 170 рублей: по тем временам большие деньги. Мужики, с которыми работал, заартачились: «Отдохнуть надо». А я только во вкус вошёл, руки горели. Разбрелись.

Больше года работал в Зугдиди бульдозеристом. Платили, относились ничего. После расчета ушел на турбазу кочегаром. Жил в отдельном номере, питание бесплатное, 300 рублей в месяц на руки – вполне устраивало. Работа сезонная: кончился сезон, пошел по частникам.

Стали всё чаще встречаться русские ребята: у одного на руке чёрный вдавленный след от цепи, у другого – на ноге. «Чего это у вас?» – «Ушли с гор. Смотри, сам туда не попадайся». На цепь, рассказывали, сажали по ночам. При свете, когда вкалываешь, не убежишь: днём ты для них все равно что зверь для хорошего охотника.

Там я и подзалетел. Подошел к нам двоим грузин, милиционер, в чине майора: «Ребята, поехали ко мне в Местиа поработать». Он – представитель власти, нам деваться некуда: без прописки, без определенного места жительства. Бомжи. Приехали, он у нас сразу паспорта забрал, спрятал. Двое суток трудились до кровавых мозолей. Работа такая: у него двухэтажный каменный дом, рядом гора. И селевый поток уперся прямо в стену под самую крышу.

За двое суток КАМазов двенадцать вывезли – на тачке. Он выдает две банки кильки в томате, одну лепешку, бутылку раха (крепкого вина), пачку сигарет – это на двоих в сутки. Я спрашиваю: «Слушай, дорогой, как платить будешь? За хлеб работать не буду. Давай документ». Он: «Если уйдешь, я тебе СДЕЛАЮ». Напарнику говорю: «Ты как хочешь, а я вольный человек». Повезло мне, удалось уйти, хоть и без паспорта. А если бы остался и ему не угодил, он бы меня выше в горы как батрака продал.

Потом я узнал, что напарник был подсадная утка: вербовал простачков, был шестёркой у ментов. На Кавказе, в Средней Азии мужчинам работать не принято: позор. С царских времен брали людей в рабство, про Жилина и Костылина слышали? В советское время Кавказ, Средняя Азия тоже рабским трудом пользовались, только тогда об этом молчали. Чай, хлопок, табак, лавровый лист – или местные беднячки, или русские рабы собирали. Власть, милиция говорили: «Мы ничего не знали». Знали! Сами главные рабовладельцы они и были.

А уж когда Йагупоп Первый (я так Горбачёва называю) к власти пришёл да забормотал с чужого голоса про национальный вопрос – тут и заиграла настоящая свистопляска. В перестройку уже неприкрыто людей похищали и выкуп требовали. И сегодня рабство вовсю процветает, только о том молчок.

Однажды чуть в реку Ингури не сорвался, 140 метров обрыв. Торопился, трактор не разогрел. Мастер рукой махал, когда тормозить. Махнул очередной раз – на муфту жму, а трактор идет. Смотрю, повис над пропастью, качается. Испугаться не успел. Спасло, что новые гусеницы были. Выехал. Мастеру: «Ты чего, гад, вовремя не махнул?! Выпить есть? Ноги не держат». – «Есть». Потом без стакана уже не мог садиться за руль. Побоялся, что добром дело не кончится: либо сопьюсь, либо по пьяному делу на дно кувыркнусь. Говорю начальнику: «Не могу на трассе работать». Перевели на асфальтовый завод.

В Местиа ребят встретил: «А ведь тебя похоронили». Сдержал слово мент: сделал меня. Попался неопознанный труп, он вызвал свидетелей. Послали ко мне домой справку о захоронении и мой паспорт. Там, не разобравшись, не проверив ничего, паспорт порвали и выбросили в мусорное ведро. Жене, дочкам о смерти моей сообщили. Вот так меня заживо схоронили. Я ещё посмеялся: «Значит, долго жить буду».

Женщина, она везде женщина. Чуть было на сванке там не женился. Держали они с матерью сорок коров, трудно без мужчины в хозяйстве. Мать была согласна. Шёл от зазнобы под утро, меня окружила группка людей. «Ты от такой-то идешь?» – «От неё». Нож к боку притулили – кожу прокололи, уже захрустело. И тут голос: «Фёдор, ты?!» Знакомый. Увел меня и посоветовал: «Уйди от неё, в горах за такое всё равно приколют».

С менгрелкой одной, учительницей английского языка, встречался. И тоже не заладилось: брат не разрешил.

А там времена поменялись. Гамсахурдиа с золотом сбежал. К русским отношение сменилось. Раньше хорошо относились. Иду, допустим, до села, пить захотел. В первый попавший дворик гляну, а там женщина: хоть пожилая, хоть молодая. Попросишь цхале – воды значит. На руках показываешь: вина нету? Смотришь, идет, несет полуторалитровый ковшик, лаваш, помидор или огурец закусить.

Как развал СССР получился – всё. За деньги не стали давать. Оккупанты! Но они любят тех, кто огрызается. Если не поддаёшься, противишься, дерёшься – они уважают. А я как раз из таких. Потому, наверно, и не пропал.