Две армии сшиблись – и закипел бой. Звон булата мешался с криками боли и ярости, со словами молитвы и руганью.

Всеслав сражался рьяно – половцы так и валились вокруг него. Что и говорить, в ближнем бою плохие они были бойцы, но как же их много! Бесконечная круговерть свирепых оскаленных лиц, диких, лютых... Но пугаться было некогда – разил направо и налево, без злобы, но даже как-то весело.

Сражение было в разгаре. Предсмертные и победные вопли смешивались в один неумолчный, страшный гул. Тревожно ржали кони, но звон булата о булат заглушал почти все звуки.

Святослав стиснул губы, ноздри раздувал широко. Не раз кидался в бой, но неизменно верные слуги оттесняли, кричали в голос, не робея: «Побереги себя, князь-надежа! Коли убьют тебя – и победу убьют!» пришлось остаться в стороне, только подавать команды воеводам и тысяцким. Но кровь кипела – кинуться в бой, разить поганых кипчаков, собой подать пример воинам. Хоть они и без того лихо сражаются. Взять хотя бы Всеслава-богатыря.

Всеслава было видно даже в такой адской сече. На голову выше самого высокого своего соотечественника, среди кипчаков он выделялся и подавно – богатырским ростом, статью. Он стоял, как скала, и как волны, накатывали на него смуглолицые, визжащие кипчаки. Волна приходила и уходила, оставляя у подножья скалы убитых. «Добрый воин!» – качал головой Святослав, и вдруг расширил глаза.

– Что за черт! – обмолвился темным словом и привстал в седле. Теперь он видел ясно – рядом с Всеславом стоял воин, такой же огромный, как и он сам, в невиданных темных доспехах. Святослав зреньем обладал отменным и потому ясно разглядел богатую двойную кольчугу воина – каждое звенышко украшено самоцветом – и шлем, отороченный алым, и меч в руке воина – чудной меч, нерусского вида. Лезвие его было красно от крови – от крови ли? Красный свет резал глаза, проникал в душу... И забоялся чего-то князь, неустрашимый Святослав – даже руку поднял, чтоб совершить крестное знамение. Глядь – а рядом с Всеславом и нет никого!

В то время волна половцев спала. Всеслав возвышался над горой трупов, огороженный ими, как крепостной стеной. Кипчаки кружили вокруг, орали что-то, но близко подойти уже не решались – видели судьбу товарищей. Теперь князь ясно понял – то, что принял он за темного воина, было всего лишь тенью богатыря. А что тень вроде как живая была, и в доспехах, и с мечом – так что по такой жаре не привидится?

Солнце и в самом деле палило нещадно. Воинов – и русских, и кипчакских – мучила жажда, руки, держащие мечи, устали смертельно. Доспехи и оружие показались вдвое тяжелее. У всех одинаково запеклись губы, саднили раны, накалились доспехи. А кое-кому было уж все равно – множество убитых лежало под ногами, порой воин ступал на мягкое, на неостывшее еще человеческое тело, но некогда было разбирать – свой ли, враг ли?

Как весел был хан Кончак на закате минувшего дня, так скорбен он был теперь. Вырвавшаяся из-за пригорка конница русичей смяла, смыла кровавым потоком вражеское войско, и половцы стали спешно отходить в степь, оставляя за собой окровавленную, утоптанную землю. Половецкие повозки под горестные вопли рассыпались по степи. Пали стяги. Всеслав от радости не чуял, как ноют натруженные руки, как стекает кровь по лицу – кто-то из половцев задел-таки саблей.

Кончак приказал трубить отступление к становищу. Скрипел от злости зубами, не понимал даже, что случилось. Странно ему было, что киевский князь победил свою спесь и объединился все-таки с окольными князьями, сколотил такую армию!

Остатки разбитых половецких полков спешно отступили. Русичи также отошли, взяв многих пленных, и до утра на взгорье ярко, весело пылали костры – воины правили победный пир. Вместе с простыми ратниками сидел у огня князь Святослав – от радости позабылись чины. И Всеслав сидел рядом со всеми, но грустен был его взгляд. Когда провозглашали очередную здравицу, он встал тихонечко и отошел в сторону.

После жаркого дня ночь в степи наступила прохладная. Бездонное небо, как чаша, висело над миром. Всеслав лег на спину, закинув руки на голову. Глядел на звезды, думал. Не думал даже – что-то ворочалось в груди, тоска какая-то невнятная. Отгонял от себя напасть, старался помышлять о божественном – о том, что там, в необозримой выси, за синей тьмой – светлый Божий престол, ангелы поют сладкогласно, цветет и сияет райский сад... Но тревожны были думы – припоминались оскаленные рожи половцев и то ощущение, когда меч погружался в живую, бьющуюся человеческую плоть. Крушил, калечил, рвал – живого человека!

«Не все же они изверги», – так размышлял Всеслав. – Есть, быть может, и добрые люди среди них. Кто-то, кто так же как я любит на звезды смотреть, любит мать свою, землю свою. Впрочем, нет у кипчаков своей земли. Ну, так что же? Так им дано законом, заветом предков. И вот этот человек не был ни в чем виноват, а в бой его послал хан. И он пошел – чтобы не выглядеть трусом, чтоб не смеялись над ним другие кровожадные воины. А может, и у него был, как у меня, дядька, и он говорил, что обязательно надо стать отважным воином. А я его убил сегодня...»

От таких мыслей совсем тошно стало и муторно. Но кто-то словно подстегнул. Совершенно явно для себя богатырь услышал рядом чей-то голос.

– О чем печалишься, витязь? – нашептывал он. – Что тебя гнетет? Это враги твои, они дурные люди. Они сами на тебя накинулись, преградили тебе путь. Ты должен убить всякого, кто стоит у тебя на пути, а не то он убьет тебя – таков закон жизни. Многие твои предки жили по этому закону и добывали себе славу и богатство. А ты чем лучше? Не бойся ничего – я всегда с тобой, я помогу тебе...

От этих слов Всеслав аж подпрыгнул. Голос сразу исчез, растворился во мраке.

«Наваждение какое-то», – решил витязь и перекрестился дрожащей рукой. – «Это нечистый меня смущает».

И показалось Всеславу, словно рядом кто-то тихонечко засмеялся.

В лагере все уж были изрядно пьяны. Всеслав только головой качал, обходя тела лежащих вповалку товарищей. Не осуждал – рады люди, что замертво лечь не пришлось, вот и довели себя до пьяного дурмана. Сам Всеслав в вине толка не понимал, радости от опьянения не чуял. От стаканчика меда становилось весело, тело делалось легким, мысли – светлыми. Но от хлебного вина, от избытка пива мучительно начинала болеть голова, находило отупение. Этого Всеслав не любил, но ведь иной раз на пиру словно дьявол под руку толкает – покажи да покажи удаль молодецкую! А наутро – тоска...

Даже во хмелю Святослав с пособниками не забыли об осторожности – выставили дозорных. Крепко попало хану Кончаку, так ведь он тварь коварная и хитрая – нападет, чего доброго, под покровом ночи на храпящий пьяный лагерь, возьмет голыми руками. Всеслав тоже вызвался стеречь – спать все равно не хотелось. Мучительно ныли руки-ноги, и в груди билась тревога.

В эту ночь все обошлось – хан не решился напасть на спящий лагерь. Говорили, правда, дозорные, что слышали вокруг шепот, шаги, и словно оружие бряцало... Но воин Кузьма, что прибежал на подозрительные звуки, увидел только Всеслава – и остолбенел: отважный витязь, первый богатырь, любимец князя... молился и клал поклоны, как смиреннейший монах! Хотел было посмеяться лихой парень Кузьма, да вовремя вспомнился. Над таким битюгом смеяться – себе дороже, пожалуй, и ноги не унесешь. Подумал так – да и пошел своей дорогой.