Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Доротея подняла глаза, выражая отчаяние.
— Этот чертов тип был груб со мной, — пожаловался Пол. — Его следовало бы уволить. Он сказал, что Валентину надлежало быть в больнице и что он приедет сюда в семь, не раньше.
— Он ничего не смог бы изменить, даже если бы приехал, — грустно возразила Доротея. — Валентин сам хотел умереть здесь. Все было сделано как надо.
Пол упрямо выражал несогласие. Крайне устав от него, я спросил Доротею, могу ли я отдать последнюю дань Валентину.
— Зайдите к нему, дорогой, — кивнула она. — Он обрел покой.
Я оставил ее внимать по долгу родства высказываниям отпрыска и зашел в спальню Валентина, ярко освещенную лампой под вызывающе веселым абажуром, свисавшим с потолка. Настольная лампа стояла невключенной на тумбе у кровати. Я подошел и зажег ее.
Стариковское лицо Валентина было бледным, смерть разгладила его, и лоб под ладонью был уже холоднее, чем бывает у живых. Затрудненное дыхание уступило место вечному безмолвию. Он действительно выглядел необычайно умиротворенным.
Я двинулся к двери, по дороге погасив верхний свет. Доротея появилась из кухни и вслед за мной вошла в комнату Валентина.
— Он умер в темноте, — горестно сказала она.
— Он этого не сознавал.
— Нет… но… я выключила лампу у его постели, чтобы люди не гадали, почему это горит свет, а сама села в то кресло у окна, ожидая приезда Пола, прислушивалась к дыханию Валентина и незаметно уснула. Я просто уплыла прочь. — Глаза ее наполнились слезами. — Я не знаю… я хочу сказать, что ничего не могла с этим поделать.
— Вы очень устали.
— Да, но когда я проснулась, было так темно… и абсолютно тихо, и я поняла… Это было ужасно, дорогой. Я поняла, что Валентин перестал дышать… и что он умер, пока я спала, и меня не было рядом с ним, чтобы подержать его за руку или как-нибудь проститься… — Ее голос дрожал от рыданий, она утирала слезы кулачком.
Я обнял ее за плечи, и так мы стояли у кровати Валентина. Я думал, насколько среди всего этого горя ей повезло, что она не видела мига, когда остановилось сердце ее брата, не слышала его последнего хриплого вздоха. Я видел смерть своей матери и никогда не забуду этого.
— Во сколько сюда приехал ваш сын?
— О, должно быть, около трех. Понимаете, дорогой, он живет в Суррее. Это долгий путь, и он уже лег спать, по его словам, когда я попросила его приехать… Я только хотела с кем-нибудь поговорить, но он настоял на том, чтобы приехать… Это очень мило с его стороны, не так ли?
— Да, — отозвался я.
— Он задернул занавески, конечно, и зажег везде свет. Он был очень сердит на меня, что я сидела в темноте и не позвонила Робби Джиллу. Но ведь Робби может только официально засвидетельствовать, что Валентин мертв. Пол не понимает, что я хотела просто побыть в темноте с Валентином. Это было как-то уютно. Понимаете? Словно прощание. Просто мы вдвоем, как будто мы снова стали детьми.
— Да, — ответил я.
— Пол разумно мыслит, — признала она, — но я устаю от него. Мне жаль, что я разбудила вас так рано. Но Пол был так сердит на меня… что я позвонила вам, когда он пошел в ванную, потому что иначе он мог остановить меня. Я какая-то сама не своя, я чувствую себя такой слабой.
— Я рад, что я здесь, — заверил я ее. — Вам нужно сейчас поспать.
— О, я не могу. Я должна бодрствовать, чтобы встретить Робби. Я так боюсь, что Пол будет груб с ним.
Наверняка, подумал я.
Упомянутый Пол вошел в комнату, вновь включив верхний свет.
— Что вы делаете тут вдвоем? — требовательно спросил он. — Матушка, уйди отсюда и перестань расстраивать себя. Дядюшка получил блаженное избавление, как мы все знаем. Сейчас нам следует поговорить о твоем будущем и о моих планах на это будущее.
Плечи Доротеи напряглись под моей рукой. Я снял руку и вместе с Доротеей вышел из комнаты Валентина обратно в кухню, вновь потушив резкий верхний свет. Выходя, я бросил взгляд на спокойное старое лицо, скрытое полутенью. Вечная, непреходящая тень.
— Конечно, ты не должна оставаться здесь, — говорил Пол своей матери на кухне. — Тебе почти восемьдесят. Я не могу должным образом присматривать за тобой, когда ты живешь так далеко от меня. Я почти договорился с домом престарелых, чтобы, когда Валентин умрет, ты могла снять там комнату. Я сказал им, что ты приедешь на этой неделе. Это меньше чем в миле от моего дома, так что Дженет сможет навещать тебя каждый день.
Доротея выглядела почти испуганной.
— Я не поеду, Пол, — возразила она. — Я останусь здесь.
Игнорируя ее возражения, Пол продолжал:
— Ты можешь уже начать паковать свои вещи. Зачем тянуть время? Я выставлю твой дом на продажу уже завтра и перевезу тебя сразу же после похорон.
— Нет, — промолвила Доротея.
— Я помогу тебе, пока я здесь, — милостиво пообещал ее сын. — Все вещи Валентина надо рассортировать и тем или иным путем избавиться от них, конечно. Фактически часть книг я могу увезти немедленно. Я привез две или три пустые коробки.
— Только не книги, — твердо сказал я. — Он оставил свои книги мне.
— Что? — Нижняя губа Пола некрасиво отвисла. — Он не мог этого сделать, — свирепо сказал он. — Он оставил все матушке. Мы все знаем это.
— Оставил вашей матери все, кроме книг.
Доротея кивнула.
— Валентин сделал дополнительное распоряжение к завещанию около двух месяцев назад, оставив свои книги Томасу.
— Старик был чокнутый. Я опротестую завещание.
— Вы не можете опротестовать его, — рассудительно возразил я. — Валентин оставил все, кроме книг, вашей матери, а не вам.
— Тогда матушка опротестует его!
— Нет, я не сделаю этого, дорогой, — мягко сказала Доротея. — Когда Валентин спросил меня, что я думаю о том, чтобы он завещал книги и бумаги Томасу, я сказала, что это прекрасная идея. Я никогда не прочитаю их и даже не смогу толком просмотреть, а Валентин знал, что Томас будет беречь их, и он пригласил нотариуса, чтобы сделать дополнительное распоряжение, а Бетти, моя подруга, и Робби Джилл, наш доктор, засвидетельствовали его подпись в присутствии нотариуса. Он подписал это в собственной гостиной, и не было вопросов о том, в своем ли уме Валентин, поскольку и доктор, и нотариус были согласны с этим. И я не понимаю, о чем ты тревожишься, ведь это просто куча старых формуляров, сборников вырезок и книг о скачках.
Мне казалось, что Пол куда более расстроен, чем должен был бы. Он, видимо, почувствовал мое удивление, потому что начал подыскивать разъяснения, ненавидя меня за то, что я заставил его делать это.
— Валентин когда-то говорил мне, что в его коллекции могут быть некоторые ценности, — сказал он. — Я намерен оценить их и продать… для матушкиного благополучия, разумеется.