— А настоящий Сиббер тоже еще жив? А сестра жены?

— О ней я ничего не знаю. Настоящий Сиббер умер три года назад или около того. Очевидно, кто-то раскопал эту старую историю о нем, что и дало Говарду идею книги. Но настоящий Сиббер не преследовал Джексона Уэллса так неотступно, как мы показываем в фильме. Настоящий Сиббер не имел большой власти. В реальности это была милая скромная история. Ничего похожего на версию О'Хары.

— Или вашу.

— Или мою.

Нэш пристально, едва ли не с подозрением, посмотрел на меня.

— А что вы еще не сказали мне об изменениях в сценарии?

Он мне нравился. Я мог даже верить ему. Но путем трудных уроков я усвоил, что ничего не стоит разглашать. Побуждениям к доверительности следует противиться. Даже с О'Харой я был сдержан.

«Хитрец, — называл меня О'Хара. — Фокусник».

«Так нужно».

«Не спорю. Но пусть твои фокусы будут удачными».

Фокусники никогда не объясняют своих трюков. Вздох удивления — их лучшая награда.

— Я всегда буду говорить вам, — сказал я Нэшу, — что должен чувствовать ваш герой в каждой конкретной сцене.

Он принял эту увертку. Молча обдумал все в течение целой минуты, решая, следует ли ему требовать подробностей, которые я не хотел раскрывать. Наконец произнес:

— Верить — значит много спрашивать.

Я не стал оспаривать это. После паузы он глубоко вздохнул, словно примиряясь с ситуацией, и я предположил, что он избрал слепую веру как путь к бегству, если все предприятие потерпит неудачу.

Как бы то ни было, он склонился над сценарием, снова пробежал его глазами, потом встал, оставив листы на столе, и повторил всю сцену, тщательно проговаривая слова, сбившись только один раз, делая паузы, жесты, потом шагнув внутрь подковы и наклонившись в гневе над креслом Сиббера.

Затем, без комментариев, он снова прогнал все от начала до конца. Даже без громкого звука эмоции были выражены отчетливо; и в последние шаги к креслу председателя он вложил прямой намек на то, что может быть убийцей, палачом жены, как бы страстно он ни отрицал это.

Я понял: эта беззвучная, сконцентрированная ментальная энергия и была тем, что превращало хорошего актера в кинозвезду.

Я не собирался прогонять всю сцену в один прием, но его исполнение изменило ход моих мыслей. Нэш придал ей ритм и интенсивность, которые нельзя получить, собирая сцену по кускам. Взрыв злорадства Сиббера произойдет потом.

— Спасибо за это, — сказал Нэш, падая в кресло.

— Не за что.

Его улыбка была ироничной.

— Я слышал, что я здесь «маяк».

— Я еду на фалдах вашего фрака.

— Вы? — Нэш иронически усмехнулся.

Мы покинули съемочную площадку. Нэш уехал на своем автомобиле с шофером, а я вернулся в «Бедфорд Лодж» на долгое вечернее заседание с Монкриффом, где мы обсуждали визуальные планы и расположение камер для завтрашней сцены.

Спать я улегся в полночь. В пять утра у моей постели зазвонил телефон.

— Томас? — послышался извиняющийся, дрожащий голос Доротеи.

— Выезжаю, — сказал я.

Валентин умер.

Когда я приехал в его дом, я не нашел там немой скорби, которой ожидал. Вызывающе яркий автомобиль, не принадлежавший ни доктору, ни священнику, был припаркован у обочины, а во всех окнах дома горел свет.

Я прошел по бетонной дорожке к двери и позвонил.

После долгой паузы дверь открыли, но это была не Доротея. Мужчина, заполнивший дверной проем, был широк, массивен и негостеприимен. Он поглядел на меня сверху вниз с привычным высокомерием и спросил едва ли не оскорбительным тоном:

— Вы доктор?

— Э… нет.

— Тогда что вам нужно так рано?

Чиновник низкого ранга, сделал я вывод, один из тех, кто наслаждается, говоря «нет». В его акценте отдаленно слышался норфолкский и явственно — выговор лондонских пригородов.

— Миссис Паннир попросила меня приехать, — сказал я без вызова. — Она позвонила.

— В этот час? Она не могла звонить.

— Я хочу поговорить с ней, — сказал я.

— Я скажу ей, что кто-то пришел.

За его спиной Доротея вышла в коридор из ванной комнаты и, увидев меня, направилась к нам.

— Томас! Входите, дорогой. — Она жестом пригласила меня войти, несмотря на преграду. — Это мой сын Пол, — объяснила она мне. — Пол, это Томас, друг Валентина, я говорила тебе.

— Как он? — спросил я. — Валентин?

Ее лицо сказало мне все.

— Он ушел от нас, дорогой. Входите же. Мне нужна ваша помощь. — Эти слова заставили заволноваться ее сына, которого она всегда называла напыщенным тираном и не преувеличивала. Помимо тяжелого начальственного взгляда, он был примечателен тонкими темными усиками под мясистым вздернутым носом, ноздри которого смотрели прямо вперед. Выпяченный подбородок был предназначен для устрашения, а одет Пол был в деловой темно-синий костюм-тройку с полосатым галстуком даже в этот утренний час. Ростом около пяти футов десяти дюймов,[4]весил он, должно быть, больше девяноста килограммов.

— Матушка, — сдерживаясь, произнес он, — всю помощь, которая тебе нужна, окажу я. Я великолепно справлюсь сам. — Он жестом предложил мне уйти; я с удовольствием это проигнорировал, протиснулся мимо него, поцеловал Доротею в увядшую щеку и попросил чашечку чая.

— Конечно, дорогой. О чем я только думаю! Пойдемте в кухню.

Она была одета во вчерашнюю зеленую юбку и кофту, и я решил, что Доротея вообще не ложилась спать. Тени вокруг ее глаз стали еще темнее, а полное тело выглядело слабым до дрожи.

— Я позвонила Полу после того, как вы уехали, — едва ли не извиняясь, сказала она, наливая воду в чайник. — Понимаете, я чувствовала себя так одиноко. Я думала, что должна просто сообщить ему, что его дядя умирает…

— И, конечно, я сразу же выехал, хотя было уже слишком поздно, — с нажимом произнес Пол. — Это было правильно. Это мой долг. Ты не должна была оставаться наедине с умирающим, матушка. Его следовало поместить в больницу.

Я взял чайник из рук Доротеи и попросил ее присесть, уверяя, что сам расставлю чашки, блюдца и все остальное. Она с признательностью передала дело в мои руки, пока ее «помощник во всем» продолжал раскачиваться на пятках и превозносить свои добродетели.

— Валентин был уже мертв, когда я приехал сюда. — Голос его прозвучал удрученно. — Конечно же, я настоял на том, чтобы позвонить доктору немедленно, хотя матушка хотела дать ему еще поспать. Просто смешно! Я вас спрашиваю: для чего же нужны доктора?