Она просто жена. Когда-то лёгкая, подвижная, занималась гимнастикой, теперь грузная, передвигающаяся с трудом, с постоянной одышкой.

Он меньше её ростом, её раздражает его резкий, жадный смех и чёрные глаза навыкате, во всём остальном не на что жаловаться. Она знает его всем сердцем, нуждается в нём, в его силе, даже в его маленьких причудах, к тому же у них не было детей, он стал её ребёнком, слабым и беззащитным ребёнком, которому Она так нужна, вот и сейчас, большая, грузная, в бедной гостинице в оазисе, среди пустыни, Она крепче прижалась к нему, положила руку ему на грудь, так как делала всегда, все эти двадцать лет, согретая его теплом, каждую ночь, везде вместе, даже больная, даже в поездке, как вот сейчас, и Она мысленно назвала его тем ласковым, интимным именем, которое когда-то дала ему в минуты любви.

Знала, что не проснётся, не услышит.

Она не хотела ехать с ним в эту поездку, просто физически ей это было тяжело, не говоря уже обо всём остальном, но Он настаивал, и Она не захотела ему отказывать.

Было уже близко к вечеру, когда Она потащила его на террасу форта, Он устал, день был тяжёлый, ткани продавались плохо, Он устал, хотелось немножко поспать перед обедом, но Он не захотел ей отказывать. Они поднимались по глинобитной лестнице, холод становился резким и покалывал щёки, по мере восхождения всё шире распахивалось перед нами пространство, и чем выше они поднимались, тем холоднее и резче становился свет, отчётливее и чище становились звуки, доносившиеся из оазиса. Когда они добрались до террасы, их взору открылась пальмовая роща, а за ней – необъятный горизонт, ей почудилось, будто всё небо звенит на одной пронзительной и короткой ноте, и эхо постепенно заполняет всё пространство над головой. Но внезапно всё смолкло, и притихшая женщина осталась лицом к лицу с бескрайним простором…

Над пустыней стояла безграничная, как эти просторы, тишина. Она словно онемела, не могла оторваться от пустоты, открывшейся перед нею. Он беспокойно топтался, ему было холодно, он хотел спуститься, да и на что тут было смотреть. Но Она не могла отвести глаз от горизонта, ей внезапно почудилось, будто далеко-далеко на юге, в том самом месте, где небо и земля, смыкаясь, образуют чёткую чистую линию, там, вдалеке, её что-то ждёт, что-то, чего ей всегда не хватало, хоть она и не подозревала об этом до сегодняшнего дня…

Ночью Она вновь вышла из гостиницы, уже одна, без него. Она бежала в кромешной тьме, почти вслепую, поднималась по тем же лестницам, ледяной воздух больно обжигал лёгкие, но Она не могла остановиться. Бег не согрел её, Она дрожала всем телом, но холодный воздух, который Она вдыхала глотками, равномерно растекался по жилам, рождал слабое тепло, постепенно одолевавшее дрожь.

Её глазам открылись, наконец, ночные просторы…

Прижавшись животом к парапету, вся подавшись вперёд к бегущему небу, Она ждала, чтобы успокоилось её потрясённое сердце, и воцарилась в ней тишина. Воды мрака медленно и с невыносимой нежностью захлестнули её, вытеснили холод, стали постепенно подниматься из тёмных глубин её существа и неудержимым потоком хлынули через край, сорвавшись с её губ долгим стоном. Мгновение спустя небо распростёрлось над ней, упавшей на холодную землю…

Ранним утром, ещё окончательно не проснувшись, Он решил взять в постель бутылку минеральной воды, и с удивлением уставился на жену.

Она безудержно рыдала, не в силах унять слёз.

– Ничего, дорогой, – сказа Она, – это так, ничего.

…невозможно сказать, лучше молчать

Что она могла сказать, что она знала сама, куда она бежала, что искала, что собиралась найти? Вряд ли она могла бы сказать.

Один из умнейших мужчин XX века, сказал: «о чём невозможно говорить, о том следует молчать»[45]. Он был уверен, что логика языка идентична онтологической структуре мира, скажешь чётко, это будет способствовать тому, чем является сам мир, не сумеешь сказать, получишь искажение. Это был апофеоз мужского взгляда на мир, торжество мужской логики.

Этот умнейший из мужчин, понимал логика логикой, но есть в мире что-то ещё, что лежит вне логики, за логикой, поэтому оставил за миром и за человеком в этом мире то, о чём следует молчать.

Он был умнейшим человеком, поэтому не делал окончательных выводов, мог сомневаться в том, на чём сам же настаивал. Вот он и попытался найти новую логику, которая распространялась бы и на то, о чём «следует молчать». Найти такую логику ему не удалось, но это был тот самый случай, когда «не удалось» имеет не меньшее значение, чем «удалось».

…как высказать то, о чём следует молчать

Камю был писателем, был художником, он не ставил логических вопросов и не искал логических ответов. Но оказалось, что и для него, для его мыслечувств, главное было то, что невыразимо словами, то, о чём следует молчать.

Камю был человеком XX века, он знал, что такое бунт, знал, что такое изгнание, ещё раньше он прозрел, что такое абсурд но он был моралист и был гуманист. Он должен был бунтовать, не против тиранов, и буржуазных кукол, а против самих богов. Или вообще не бунтовать, даже против самих богов, ведь как не крути бунт такое мужское слово, такой мужской поступок, окончательно погружающий человека в мир, против которого он бунтует.

Камю нашёл другое чувство, другое смятение, другой поступок.

Просто пойти навстречу ночи, пойти навстречу водам мрака, на время успокоить свою смятенную душу, чтобы хватило сил, завтра продолжать свою жизнь, пусть будничную, пусть постылую, завтра вновь помогать тому, кто в тебе нуждается.

А на это, говорит Камю то ли нам, то ли самому себе, способна только женщина.

Журнал «Молла Насреддин»: 19 мая 1907 года

…Азербайджан, 109 лет тому назад

Мирза Джалила[46] считаю одним из столпов нашей культуры, одним из тех, кто определяет нашу волю к жизни. Как ему удалось создать журнал «Молла Насреддин»[47] остаётся для меня загадкой. Нередко призываю молодых коллег, читайте этот журнал, чтобы не засыпать, не погружаться в грёзы. И тогда вам удастся не дать себя обмануть различным «Шейх Насруллам»[48].

Сам я, времени от времени читаю журнал (к сожалению, реже, чем хотелось бы), при этом, – своеобразная игра – ищу соответствующий месяц. Так в мае 2016 года натолкнулся на статью в мае 1907 года, о которой решил написать в «Дневнике».

…«Экинчи» и