страны в интересах Германии. Кроме того, Германия должна была организовать в Финляндии контрразведку для борьбы со шпионажем против Германии и другими способами препятствовать использованию Финляндии в целях, враждебных Германии. «Ваше превосходительство понимает, какое значение с военной и политической точки зрения я придаю союзу, заключаемому с Финляндией», — писал Людендорф. Гинце поддерживал идею союза. Задача Финляндии, писал он в записке кайзеру 23 августа, состоит в том, чтобы помогать укреплять господство Германии на Балтийском море и хотя бы некоторое время, пока Россия не окрепнет, сдерживать продвижение русских на север и к Балтийскому морю. Гинце считал, что союз следует заключить ненадолго, лет на пять, так как в дальнейшем обстоятельства могут потребовать изменения отношений с Россией.

Однако по мере того, как становилось все более очевидным поражение Германии, финская сторона стала все холоднее относиться к заключению союза. «Черный день германской армии» 8 августа показал, что Германия находится перед катастрофой. Стенрот тянул, считая, что с союзом спешить некуда — завоевание Карелии намечено все равно только на зиму, а до того многое может измениться. Перенеся срок своей помощи в завоевании Советской Карелии на зиму, Германия ослабила действие этой приманки на финнов. Роли несколько переменились: теперь не Финляндия домогалась немецкой помощи, а Германия — финской. Именно Германия хотела союза, который терял для финнов интерес. «Нет никакого сомнения, — писал Стенрот, — что германское верховное командование хотело обеспечить Германии преимущества, которые можно было приобрести посредством союза с Финляндией». Немцы явно хотели бросить финские войска на Западный фронт, где решалась судьба войны, ибо, по свидетельству Стенрота, во время переговоров «немцы, вопреки мнению финских представителей, настаивали на том, что финские войска должны будут использоваться не только на Восточном и Северном фронтах, но и на других фронтах, где это сочтет необходимым общее военное командование». Падая в бездну поражения, империалистическая Германия хваталась за соломинку — за Финляндию — и грозила увлечь туда и ее. У финских правителей все-таки хватило духа не согласиться стать союзником державы, проигрывающей войну, когда от нее уже стали отпадать союзники. После того, как 14 сентября 1918 г. Австро- Венгрия обратилась к воюющим странам с предложением о мире, а 25 сентября Болгария стала просить о перемирии, Стенрот счел, что пора уже начать заигрывать с будущими победителями и постепенно отмежевываться от Германии. 1 октября он предложил членам финляндского правительства сделать ход Маннергеймом — послать генерала в Англию и Францию для переговоров о признании Финляндии. А 5 октября он уже вежливо намекнул фон дер Гольцу, что, возможно, интересы Финляндии потребуют в ближайшее время вывода немецких войск из страны. Потеряв надежду на помощь Германии в завоевании Восточной Карелии, Финляндия все же не хотела упустить момент слабости Советской России и 15 октября захватила Ребольскую и Поросозерскую волости.

А Германия и накануне краха не оставляла антисоветских планов, предусматривавших использование Финляндии. 10 октября немцы заключили в Пскове соглашение с русскими белогвардейцами: в то время как те должны были двинуться на Петроград, из Финляндии предполагалось перерезать Мурманскую железную дорогу у Кеми и Кандалакши. 2 ноября германская пресса опубликовала план свержения Советской власти путем наступления немцев из Финляндии на Петроград и русских белогвардейцев с юго-востока — на Москву. Немецкие империалисты строили эти разбойничьи планы в момент, когда до капитуляции Германии оставались считанные дни.

Уже в то время, когда Германия подавляла революцию в Финляндии, замечались признаки назревания революции в самой Германии. 12 апреля, в день взятия интервентами Гельсингфорса, Людендорф издал приказ, в котором было сказано, что возвращающиеся с Восточного фронта солдаты открыто говорят, что после войны будет революция, и норовят захватить с собой оружие. Предписывалось проверять одежду и багаж отпускников и в случае обнаружения оружия сурово наказывать их. 4 мая, когда фон дер Гольц мог с торжеством заявить, что революция в Финляндии задушена, прусское военное министерство в секретном циркуляре с тревогой писало о «большевистской пропаганде», которая превращается во «все более опасное политическое движение и будет играть в будущем большую роль».

Эту пропаганду вели в Германии прежде всего спартаковцы. Они разъясняли немецким рабочим и солдатам, какую позорную, противоречащую их интересам, братоубийственную роль заставляют их играть немецкие империалисты, делая их орудием подавления революционного движения в других странах и подчиняя другие народы. Даже лидеры независимых социалистов по мере приближения военного краха Германии стали выступать смелее. Так, Гаазе 26 июня 1918 г. в своей речи в рейхстаге сказал: «Финская буржуазия не могла одна справиться с рабочими и крестьянами: она нуждалась в чужеземных штыках, и на помощь ей подоспело германское правительство, готовое всюду подавлять революцию в потоках крови. Германская буржуазия попользовала германских солдат и рабочих с целью оказать эту дружескую услугу финской буржуазии. Мы глубоко удручены тем, что и немецкий рабочий принимал участие в этом деле». По поводу белого террора в Финляндии Гаазе заметил: «Я надеюсь, что германские рабочие, в душе сочувствующие финским рабочим, узнав об этих фактах, будут знать также, что им предпринять, чтобы помочь финнам в этой борьбе».

Агитация спартаковцев пробуждала классовое сознание у немецких трудящихся, одураченных социал-шовинистами. В нескольких листовках спартаковцев характеризовались, между прочим, и результаты империалистической интервенции в Финляндии. В одной из них, распространенной в немецких войсках в августе 1918 г., говорилось: «Мы видим, как наше высшее командование... пытается задушить революционную свободную Россию. Лифляндия, Эстляндия, Финляндия и Украина одна за другой попадают под власть прусско-германских штыков и пулеметов... Все свободы, которые русская революция принесла этим странам, растерзаны, разорваны».

В пламенном обращении по поводу преступного хозяйничанья в Финляндии спартаковцы писали: «Немецкие солдаты! Немецкие рабочие! Посмотрите, какую гнусную игру ведет немецкое правительство с Финляндией! Знаете ли вы, какой была Финляндия прежде? Страной с самым свободным избирательным правом — в том числе и для женщин! С восьмичасовым рабочим днем — в том числе и для сельскохозяйственных рабочих! А как выглядит эта Финляндия теперь? Что стало с этим парламентом? Социалистические депутаты разогнаны, посажены в тюрьмы или расстреляны! Остальные — под «защитой» немецких штыков... И как же обстоит дело с Финляндией? Порабощена, в когтях Германии. Свободное избирательное право отменено. Восьмичасовой рабочий день, которым,... финские рабочие были «избалованы», отменен. И ради этого вы должны проливать кровь и бедствовать?».

Спартаковцы подчеркивали ответственность немецкого пролетариата за то, что он был использован империалистами для подавления революции в Финляндии и в других странах. «Германия, — говорилось в спартаковской листовке, — превратилась в международного жандарма капиталистической реакции для всей Европы, а