попросишь меня, то я отвечу: «да». Обещаю, – сказала она. Капли слез, стекавших у нее по щекам, теперь складывались в целые струи.

– Подожди-ка. – Чонхо выпустил ее руки и начал копаться в карманах штанов. – Хочу кое-что отдать тебе.

У него в руке оказалось что-то маленькое. Это было серебряное колечко. Такие обычно всегда идут в паре.

– Как тебе его удалось сохранить здесь? – прошептала Яшма.

– Спрятал под поясом.

– У моей приемной матери было почти такое же кольцо в Пхеньяне. С того времени я никогда ничего подобного не видела. Откуда оно у тебя?

– Отец передал его мне перед смертью. Кажется, оно принадлежало маме… Он ее так любил… Дай руку.

Чонхо надел кольцо на ее прежде тоненький, а теперь узловатый палец.

– Какое красивое. Спасибо, – сказала она через всхлипы. – Мне больше никто не дарил колец. Я всегда хотела иметь такое колечко.

– Как бы я хотел вернуться назад и подарить его тебе гораздо раньше. Если бы можно было повернуть время вспять, то я бы принес к твоим ногам все драгоценности мира… – проговорил он, глядя куда-то поверх ее уха, чтобы сдержать слезы. Он не хотел обременять ее своим плачем.

Глава 27

Процессия

1964 год

На следующее утро Чонхо разбудил охранник. Ему вновь надели наручники и провели его к двери, по обе стороны которой было выставлено по солдату. Чонхо оказался в сырой комнате с бетонными стенами, у одной из которых был устроен помост. На возвышении стоял и что-то записывал в блокнот мужчина в военной форме. Это был один из тех ничем не выдающихся людей с простоватыми чертами лица, чей облик заметно улучшает наличие головного убора, в случае этого господина – кепки камуфляжной раскраски. По правую руку от него перед пишущей машинкой восседал секретарь, по левую руку находился пустой деревянный стул. Прямо по центру комнаты стоял табурет, который под лучами двух голых лампочек, составлявших единственные источники света в помещении, отбрасывал разнообразные неясные тени во все стороны. Чонхо сел и невозмутимо оглядел своего будущего собеседника.

– Нам Чонхо, вы были арестованы по обвинениям в госизмене, шпионаже, вражеском сговоре и антипатриотических убеждениях. Признаете вину? – спросил человек в камуфляже.

– Нет, – глухо отозвался Чонхо.

– Послушайте, господин Нам, мне известно из материалов дела, что вы родились в Пхёнандо. Мы с вами земляки. Возможно, вы это поняли по моему акценту, – заметил военный, несколько раз постучав ручкой по блокноту, чтобы подчеркнуть значимость своих слов.

– Из материалов дела я также узнал, что у вас два сына. Старшему – 14, младшему – всего 10. Прекрасный возраст. И у меня есть дети. Поэтому поразмыслите над вашим ответом… Я не хочу рушить чужую семью. Но я должен исполнить долг перед Родиной. Все в деле говорит не в вашу пользу.

– Если признаете вину, то вас приговорят к 25 годам. Но если будете хорошо вести себя в тюрьме, откажетесь от ваших убеждений и докажете, что исправились, то вас досрочно освободят. И вы снова окажетесь на свободе. Максимум лет через десять. Если президент Пак сочтет возможным, то выйдете даже лет через пять. Вашему младшему сыну тогда будет еще только 15 лет. Вы сможете вернуться к семье.

Человек в военной форме вел себя так, словно терпеливо втолковывал что-то ребенку. Чонхо лишь пристально всматривался ему в лицо.

– Но если вы отвергнете все обвинения, то я не смогу гарантировать вам снисходительность. Возможно, вы никогда не увидите родных. Не дурите!

– Я никогда ни с кем не общался из КНДР.

– Господин Нам, у вас долгая и общеизвестная история взаимодействия с коммунистами и антипатриотическим движением. Всю жизнь вы были с ними. Вы были среди последователей Ли Мёнбо, который когда-то даже возглавлял Коммунистическую партию Кореи. Не хотите же вы закончить так же, как он?

– Я отрекся от всех связей с ним еще в 1948 году, когда его судили. С меня сняли все обвинения. – При упоминании имени Мёнбо Чонхо прикрыл глаза. У него в голове проблеснуло воспоминание доброго лица наставника, которое столь же быстро исчезло, оставляя его наедине с мраком позора.

– Все не так просто с вами, господин Нам. Вы были ему не просто товарищем, а почти что приемным сыном. Он лично учил вас читать и писать. Вы прожили не один год у него в гостевом домике.

Чонхо засмотрелся на свои колени, не понимая, как этому человеку в камуфляже известно столько событий давно минувших дней. Даже жена Чонхо не знала, насколько он был близок с Мёнбо.

– Введите свидетеля, – обратился следователь к секретарю. Тот прекратил печатать и пошел открывать боковую дверь. Сквозь дверной проем пробивался неприятно яркий свет, который в одно мгновение затер хитросплетение теней, образовавшееся в комнате под лучами двух лампочек. У стены за спиной военного возникла новая тень в виде человекоподобного существа. Фигура скрылась во тьме, когда дверь закрылась. Наконец в тускло освещенную часть комнаты прошел худосочный старик. Он занял пустовавший деревянный стул. Чонхо едва разглядел тонкий позвоночник и маленькие глазки, по форме напоминавшие пару кавычек. Только тут он со смутным чувством невыразимого ужаса осознал, что это был его старый друг Вьюн.

– Хван Инсу, также известный под псевдонимом Вьюн… Когда вы познакомились с обвиняемым? – спросил допрашивающий.

– Мне было 12 лет… Значит, в 1918 году, – ответил Вьюн, не глядя в сторону Чонхо.

– Обвиняемый жил на улице, попрошайничал и воровал. А когда повзрослел, создал собственную преступную шайку и начал вымогать деньги с владельцев местных лавок. Все верно?

– Да, все так.

– Что было потом?

Вьюн сухо кашлянул:

– Потом он познакомился с Ли Мёнбо и стал одним из его «красных товарищей».

– Это ты меня познакомил с ним, – встрял Чонхо, не веря ушам. Вьюн решительно отказывался смотреть ему в глаза.

– В самом деле? В своих предшествующих показаниях вы об этом не упоминали. – Военный недовольно нахмурился.

– Нет, нет, я узнал о Мёнбо через Чонхо. Он меня к нему сводил. И я пошел за Чонхо. За мной бы он никуда не пошел. Он был нам шефом. Так все его называли, – спокойно ответил Вьюн.

– Что было потом?

– Чонхо быстро стал одним из любимчиков Мёнбо, его правой рукой. Они часто встречались… Меня все это никак не трогало, а потому я быстро слился. А Чонхо вступил в Коммунистическую партию. Он делал все, что его просил Мёнбо, даже жил в Шанхае какое-то время. С тех пор мы с ним утратили связь.

– Когда он был в Шанхае?

– Он уехал где-то в 1941 году… Я не знаю,