неверное движение вызовет взрыв в килотонну там, где он не нужен — в этой области еще долго нельзя будет использовать чистые импульсы мозга. Потому что мозг… он далеко не так точен. Он оперирует широкими квантовыми вероятностями.

Он рассказал ей про БПЛА «Стервятник» — “Vulture”, который мог питаться трупами, перерабатывая их на метан для его двигателя. Про рой микродронов, пролетающих как насекомые, через любую щель. Про их интеллект и самоорганизацию. Поиск наилучшего алгоритма для решения боевой задачи. И как они без подсказки построили мост из своих тел через ручей, чтоб на другой берег мог переехать тяжелый и не защищенный от воды робот-строитель…

Эшли слушала, хотя и морщилась, а иногда и хваталась за голову. Он видел, что ей интересно, но одновременно и жутко.

Но на двадцатой минуте, когда он углубился в технические аспекты метаболизма наноботов, которые в боях не использовали, но изучали в полевых условиях — она явно начала скучать. Он понял это по невербальным сигналам, по удлинившимся паузам. А он все говорил и говорил, сев на своего любимого конька. До тех пор, пока она не зевнула, прикрыв рот ладошкой.

На часах было полседьмого.

Но он все говорил. Что ни о чем не жалеет. Что полюбил свою работу. Что бояться надо не людей, которые управляют машинами. И не самих машин. Бояться надо людей, которые думают, что можно жить без машин.

— А я все равно их боюсь, — сказала женщина. — Роботов. Когда они поймут, что можно обойтись без нас… они так и сделают.

— Сделают что?

— Избавятся от человечества. Или превратят нас в рабов.

— Ну что за сказки из фильмов? Рабы им не нужны. А вот заменить они нас могут, — сказал он спокойно. Как будто о наступлении вечера или зимы. — Если мы сами не эволюционируем.

Он хотел бы успокоить ее. Сказать, что это невозможно. Что есть только крохотная вероятность. Но не стал, потому что не хотел кривить душой. Ведь сам он не раз думал о таком сценарии. Поэтому сказал именно то, что было у него на уме.

— А может, это то, что мы заслужили. И лучше быть вытесненным машинами, чем дикарями, которые молятся идолам.

— Да ты что, — покачала головой она. — Это ужасный выбор.

— Мы, люди, странные создания. И я все чаще думаю, что мы — не венец творения. Как мало порядка в нашей жизни… Даже сейчас.

— Это последствия первородного греха, — кивнула Эшли. — А что порядка мало… тут ты прав. Я вот иногда думаю, почему выбрали в экипаж именно нас? Мы же далеко не лучшие. Я разговаривала с коллегами. Все, которых запустили на перехватчиках — были без семей. И не самыми опытными. Или молодыми, или наоборот… чьи лучшие дни позади. Командование понимало риск?

— Я не знаю, Эшли. И лучше забудь об этом. Так спокойнее.

Он хотел сказать ей про его подозрения о предательстве кого-то из элиты, о срежессированности этой провокации. Про то, что этих террористов и партизан мог поддерживать кто-то в верхах. Как накануне революции 1905 года в Российской империи — он много читал об этой эпохе, когда увлекался Достоевским и Толстым — русская Охранка вела сложную игру, помогая бомбистам, чтоб повысить свою роль в глазах царя и двора.

Но он не имел права разглашать даже эти догадки.

Хорошо, что Эшли его опередила. И упредила.

— Знаешь, ты прав, Гарри. Просто вырвалось. Зря я об этом заикнулась. Я тут пытаюсь забыть эти дни… Давай о чем-то более… земном и домашнем.

— О котиках, что ли?

Они выпили еще чаю, и он, наконец, нащупал более нейтральную тему. К космосу и политике они больше не возвращались. Зато он долго рассказывал о генетической основе окраса кошек и манипуляциях с их генами для получения окраса, как у Доминика, который был по-прежнему тут и мурчал, свернувшись на коленях хозяйки.

Синохара подумал, что хотел бы быть на его месте. А ведь эта мохнатая скотина наверно еще и у нее под одеялом спит.

— Я поняла, что про генетику и кибернетику ты знаешь все, — сказала женщина. — Но давай поговорим о театре. Или о балете.

— Я не очень в них разбираюсь.

«Потому что не люблю ни то, ни другое».

— Очень жаль, — Эшли вздохнула. — Ну тогда поговорим о живописи. Вот в галерее Тейта — не Тейт-Модерн, а главной — Тейт Британия, на этой неделе выставка редких картин русских Передвижников. Что ты об этом думаешь?

Гарольд лишь смущенно улыбнулся и развел руками. Он мог вытащить из Ультрапедии сведения за считанные секунды, но не счел нужным врать. Кого или что они передвигали, ему было безразлично. Он считал, что самый хороший пейзажист уступает плохонькому фотографу. А уж рядом с 3-DVR любой из них проигрывает на порядки. Он любил русских писателей только потому, что они часто описывали мрачных одиноких депрессивных невротиков, которые чуть что хватались за топор или пистолет. Ему это было близко в молодости. Сейчас — уже нет. А картинки он не любил. Разве что подростком — хентайные, но это тоже прошло вместе с пубертатом.

— Ничего не думаешь, — улыбнулась мисс Стивенсон. — И это нормально. Потому что люди разные. Вот мы — из разных миров. Это не значит, что кто-то хуже, а кто-то лучше. И не значит, что между нами не может быть дружбы.

«Но чего-то большего… извини», — почудился ему подтекст. Но он надеялся, что ошибся.

— Бывает, что невидимые нити связывают людей очень разных, — произнес Гарольд приглушенным голосом. — Даже противоположных.

— Бывает, — кивнула женщина. — Общность интересов тут не главное. Я просто привела ее к слову. Надо смотреть друг на друга, а не в одну сторону. Но главное — искра. Эти нити или появляются сразу… или их не будет совсем. Никогда. И очень несчастные те, кто живут так всю жизнь, заставляя себя, обманывая. Мои родители так жили. Да и ты такие семьи знаешь.

— Да уж. Я такую семью знаю. Я сам ее создал и поддерживал до конца.

— Прости, что напомнила… И за все остальное тоже прости. Спасибо, что вытащил меня оттуда.

— Это не личная услуга, а должностная обязанность, — ответил Синохара, не глядя ей в глаза, холодно и чопорно, — Мне за это дали поощрение. И я обязательно получу повышение.

Эшли вспыхнула, дернулась, будто ей вылили на голову кружку холодной воды. Но потом улыбнулась, видимо размышляя: «Этот сукин сын шутит или действительно такой бездушный?».

Решила, что все-таки это шутка. Ничего похожего на обиду на ее лице