карта, — сказал Сидоренко, доставая из-за пазухи туго сложенную трехверстку. Оказывается, она была у него. — Вот она, — повторил Сидоренко, раскладывая ее на столе. — Надо пройти через огонь — я уверен, что огонь уже здесь, потому что, когда мы выезжали, отдельные очаги были замечены вот тут. — Сидоренко пальцем тыкал в карту. — В этом районе населенные пункты отделены от леса открытыми участками. Если снять гусеницами и волокушами огнеопасный покров, поселки, вот этот поселок, можно отстоять. И уж во всяком случае вывезти людей… И если бы мы сейчас с вами не тянули бы тут резину, ваша техника, полковник, уже шла бы…

В ответ на слова Сидоренко о резине полковник только посмотрел на него и ничего не сказал.

И вдруг пришло решение — простое, как дважды два. Пока полковник с горечью думал, что свершается какая-то неправда — он знал название этой неправды: боязнь самостоятельных решений, — выход был найден. Он был с самого начала, этот выход, как только угроза таежного пожара стала реальной, — рота Гапича, находившаяся на стрельбах. Там они учились преодолевать водные преграды, стрелять по веревочным мишеням, утюжили пойму реки, по самые ноздри увязали в торфе и грязи. Их можно вернуть оттуда. И потом полковник вспомнил майора Гапича, которого не то чтобы не любил, а к которому относился несколько странно. Высокий, сутулый, с длинными, нескладными какими-то руками, он и ходил-то странно, высоко поднимая колени, словно на каждом шагу переступал невидимую никому, кроме него самого, преграду. Узкое и длинное лицо его было костлявым, но по обе стороны тонкой и высокой переносицы смотрели, почти не мигая, серые внимательные глаза. Полковник никогда не видел его улыбающимся. Только иногда вдруг отчего-то, от известного только самому Гапичу, дрогнут углы тонкого рта, и тут же снова все лицо делается привычно безрадостным. Полковник ни разу не видел на Гапиче новой формы. Сам же полковник любил форму и умел ее носить. Это дело непростое — носить военную одежду. Она не должна быть щегольской — здесь не оперетта, и унылой быть не должна — это армия. Еще в юности у полковника в училище был старшина по фамилии Тупчий. Громадный мужик, палец каждый на руке, как детское запястье. Он и учил: выйдешь на марш в нечищеных сапогах — устанешь вдвое больше. Потому как самый большой груз — грязь. Грязь и неряшливость. И он поднимал перед носом палец: «Тут смысл серьезный!» Видимо, у Гапича не было в жизни такого старшины. Гапич попал в полк — с батальона на роту. При первом представлении на вопрос полковника, отчего так получилось, Гапич отвел в сторону свое узкое лицо и ровным негромким голосом ответил:

— Разве предписания, которое вы держите в руках, товарищ полковник, недостаточно? А потом, все есть в моем личном деле.

И полковник не нашелся, что сказать на такое хамство.

И еще одна стычка произошла у них. На разборе батальонных учений, где офицеры собирались один к одному — молодые, четкие, надраенные, — полковник, хмуро осмотрев с головы до ног невзрачную фигуру командира третьей роты, сказал, морщась, как будто у него что-то болело:

— Вы, майор, переоделись бы, что ли. Прямо тоска глядеть на вас.

И Гапич ответил так, как никогда никто не отвечал полковнику, как и сам он, полковник, ни разу в жизни не отвечал не только командиру своему, но и подчиненному:

— Да бросьте, товарищ полковник! Что за нужда говорить пустое!

Полковник оборвал его чем-то вроде: «Вы с ума сошли, майор! Как вы разговариваете?!» Здесь были почти несмышленые лейтенанты и надо было командирской властью все «привести в меридиан». И все же полковник сдержался по каким-то причинам — он тогда не знал, почему сдержался. И только потом понял. Эта внутренняя человеческая независимость Гапича обеспечена огромной силой его души и воли. Он не служил — он работал. Он так и говорил: «был на работе», «иду с работы», «мы сегодня работали»…

Танки Гапича можно было отличить издали, даже не видя опознавательных знаков на башнях. Они у него не блестели. Их внешняя опрятность не превосходила разумного. В роте Гапича траков не драили, резину не красили. Но в дизелях его машин не стучали клапана, запускались они все до единого с полоборота, фрикционы не пробуксовывались, катки не гремели. Как-то исподволь, незаметно рота Гапича стала самой надежной — не блестящей, а надежной. Никто там не щелкал каблуками, не козырял, отрывая руку от виска со свистом. Даже лейтенанты Гапича как-то раньше других лейтенантов утратили училищный шик. Первым заметил это на смотре генерал. Заядлый танкист, он вначале подозрительно оглядел тусклые машины Гапича. Потом спросил у него небрежно:

— Вы что, майор, не любите танки?

Гапич, прежде чем ответить, пожал коротко плечами:

— Никак нет, люблю…

— Что же они у вас невеселые?

— А чего им веселиться, товарищ генерал…

У полковника сердце екнуло: сейчас этот майор наговорит такое — не расхлебаешь.

— Им ведь не на ВДНХ стоять. На них ездить надо.

— Эх вы… танкист! «Ездить»… Ездят на автобусе, майор. На танках ходят. И танки не ездят, а ходят… Запомните это…

— Так точно: ходят, — сказал Гапич и тихо добавил: — Простите, оговорился.

Тут уж генерал с нескрываемым, хотя и с не очень дружелюбным любопытством уставился на майора. Помолчал, покусывая верхнюю губу. И вдруг отчетливо и весело сказал, косясь одновременно на полковника:

— Виноват, говорите? Ездят, говорите? А ну-ка, майор, посмотрим, как они у вас ездят! По машинам. Командую я!

— Шлем и комбез генералу! — успел крикнуть полковник. Но генерал движением руки остановил начштаба, готового броситься выполнять поручение.

— Ты что, полковник, меня за танкиста не считаешь?.. Федотов, тащи сюда шлем и комбез.

Тот, кого назвали Федотовым, был старший лейтенант Федотов, адъютант командира дивизии, тихий, спокойный мальчик, затерявшийся где-то в задних рядах. Прижимая руками планшетку и кобуру с пистолетом к тощим бедрам, он затрусил в ту сторону, где остановились легковые машины. Все время, пока бегал адъютант, генерал возбужденно молчал, только раздувал ноздри, поглядывая на окружающих. Он и позировал немного, и молод был еще для своего звания — кровь играла в нем.

Ему помогали одеться, шлем он натянул сам, чуть грузно, но все еще молодцевато взобрался на броню рядом с Гапичем.

— К запуску! — как-то по-флотски скомандовал он. И танки — вся рота — взревели дизелями в одно мгновение. Тут сказались и выучка водителей, и четкость связи, и внимание командиров взводов и отдельных машин, и надежность техники. Что там было, на полигоне, пока никто не знал. Только генерал вернулся оттуда умиротворенный.

— Разрешите получить замечания, — сказал Гапич.

— Пуговицу на комбез