Вы когда-нибудь видели, как взрослая кошка учит своих котят ловить мышей? Она ловит мышку живой и приносит ее к детям. Потом смотрит, как малыши играют с мышью, пока она не подохнет. Вот такой была и та драка. Мы не могли уйти. Мы попали в ловушку.

Наконец, в отчаянии мы попытались атаковать девантаров. Думаю, два-три драконника могут победить одного девантара — но если девантары атакуют сообща, их мощь усиливается многократно. Два девантара вместе обладают силой четырех отдельных. А четверо — это все равно что шестнадцать. Бой был безнадежным. Под конец я остался один. Меня победила фигура из текучего света. Она оставила меня в живых, чтобы изучить, а когда я ей надоел, подарила меня своей крылатой сестре Иште. Моих подруг и друзей они обезглавили, выставили их головы в нише большой арки. А для меня Ишта придумала темницу из камня, — Манавейн понурился. Голос его лишился сил.

— У всех твоих друзей были светлые волосы? — спросил Элеборн.

Первый наставник удивленно поглядел на молодого эльфа.

— Да, а откуда ты знаешь?

— Думаю, ваше сражение положило начало ритуалу, который продолжается до сих пор. По праздникам цапотцы приносят божеству, которое они называют Пернатым змеем, в жертву светловолосых воинов.

— Как ты сумел выжить в камне? — поинтересовалась Нандалее. Она не хотела слушать рассказы о жертвоприношениях цапотцев. Нужно было думать о поручении небесных змеев, о своих товарищах. — И что ты сделал с Ливианной и Бидайн? — В принципе, она видела, что в данный момент ни одна, ни вторая не находятся под действием чар, но неожиданное появление одного из семерых озадачивало ее. Почему девантары не убили именно его?

Манавейн медленно поднял голову и поглядел на нее. В его голубых глазах засияла какая-то жуткая сила. В них был фанатизм, совершенно чуждый Нандалее.

— Я драконник, — твердым голосом произнес он. — Я отказался умирать, прежде чем исполню свою миссию.

— Мне этого недостаточно, — решительно ответила Нандалее. — Пожалуйста, объясни немного подробнее, — она прекрасно осознавала взгляды своих товарищей. Нельзя так разговаривать с Манавейном, первым из драконников.

Но он ответил без дальнейших экивоков:

— Ишта прекрасно знала о моих способностях. Она была в курсе, что командовал этой группой я. Знала она и то, что меня посвящали в тайны магии сами небесные змеи. Создавая темницу, она придумала для меня медленную, мучительную смерть. Смерть, которую мои способности могут наполнить дополнительными мучениями, но спастись я не смогу. Мне понадобилось много времени, прежде чем я понял, насколько изощренным был ее план. Она заключила меня в камень, а толстые свинцовые плиты мешали моим заклинаниям проникнуть наружу. Но дело было не только в этом — они сами были зачарованными. Стоило мне сплести заклинание — и большая часть силы, которую я в него вкладывал, оборачивалась против меня. Если бы я попытался уничтожить свинцовые и каменные пластины, то меня самого раздавила бы вложенная в заклинание сила.

И все это она объясняла мне, смакуя каждое слово, прежде чем запереть темницу. Конечно, я не поверил ей, и, едва сплетя заклинание, обновлявшее воздух для дыхания в темнице, я попытался разнести ее в клочья. К счастью, я был осторожен. Поэтому отделался лишь тремя сломанными ребрами и несколькими синяками. Тут до меня дошло, что плен продлится долго. Я замедлил кровоток. Много спал и думал.

Голова Манавейна опустилась на грудь. Он производил впечатление бесконечно усталого эльфа.

— Когда я просыпался, то начинал ногтями шкрябать свинец у себя над головой. Не знаю, сколько времени мне потребовалось, чтобы проковырять щель, позволившую мне повернуть в сторону пластинки. Луны, годы, десятилетия? Время в темнице измерять было невозможно. После этого я очень осторожно проделал в камне отверстие толщиной с иглу. На большее я не отважился. И даже за эту крохотную атаку на стены моей темницы я был наказан океаном боли. Я думал, что сойду с ума. Я то и дело отступал, на недели — чтобы набраться сил. Но когда мне, наконец, удалось это, я был вознагражден сладким свежим воздухом запечатанного подвального помещения. Я говорю сейчас без капли цинизма. Иметь возможность дышать немного свободнее — настоящее счастье! Впрочем, я усомнился в том, сумею ли когда-либо уйти. Поэтому я стал выцарапывать свою историю в мягком свинце. Признаю, что к этому моменту уже утратил определенную ясность мысли. Я цеплялся за собственную жизнь, но ничего не мог поделать с тем, что тело мое истощалось изнутри. Лишь когда я закончил работу и не осталось ничего, на что можно было направить мышление, на меня с кристальной ясностью снизошло осознание, я понял весь масштаб постигшей меня кары.

Никто и никогда не станет искать меня в этом камне! Ведь ничто не указывало на меня. Ишта показала мне темницу, прежде чем запереть меня в ней. На гладком камне не было имени. Не было изображения, которое указало бы на меня. Это был просто камень. Никто и никогда не прочтет мою историю в свинце. Поэтому я сплел новое заклинание. Подобно тому, как насекомое вытягивает щупальца, так и я сплел силовую линию, которая дотягивалась до закрытой цепями двери и первого участка лестницы. Ведь никто и никогда не приближался сюда.

Своим магическим зрением я видел, как ржавеет железо цепей. Если бы человек задел эту силовую линию, он бы активировал заклинание, заставлявшее снова и снова звучать мои слова. Мое послание, которое должно было привлечь к камню любопытных. Но заклинание лишь отпугивало детей человеческих, и они стали приходить еще реже.

Периоды сна стали еще продолжительнее. Вскоре у меня уже почти не осталось сил шевелиться в бодрствующем состоянии. Лишь мой разум сумел сбросить оковы. Я знал, что усну и не проснусь. Я заметил, что заклинание, с помощью которого я пытался законсервировать свои слова для вечности, начало угасать. А сил на его обновление я в себе не нашел. Все, что осталось у меня из запаса воли, я хотел вложить в свое последнее, могущественное заклинание. Я привязал свою душу к телу, чтобы никогда не родиться снова. И придумал заклинание, которое отбирало у всякого, кто приближался к моей темнице, жизненную силу и отдавало ее мне.

Поскольку я был слаб, то запечатал заклинание кровью. Я заплатил жизнью, чтобы иметь возможность вернуться, — он поднял морщинистую правую руку, ногти на которой были длинны, словно когти. — Я вспорол себе горло и отдал жизнь в надежде получить ее обратно. Привязав последнюю искорку жизни к худому скелету, заточенному в камне. И действительно: когда Ливианна пришла, кое-что еще оставалось.

Нандалее смотрела на темную наставницу, возможно, лучшую чародейку в Белом чертоге. Она казалась изможденной и даже немного похожей на Манавейна своими черными, как вороново крыло, волосами. Она наверняка прекрасно понимала поступки Манавейна. А в Нандалее старый наставник вселял ужас. Она не знала, может ли доверять ему. Возможно, он даже поддержит ее в попытке проникнуть к Нангог. Но она догадывалась, что он поступит так не для того, чтобы помочь им. Он хотел выполнить свою собственную, старую миссию, а ее жизнь и жизнь ее товарищей для него не имеют большого значения.