В таком режиме Армада провела два бесплодных дня. Затем глухой ночью англичане выслали восемь просмоленных брандеров, полыхавших ярко, как тысяча маяков, и испанские капитаны в панике выбрали якоря и рассеялись. На следующий день на них обрушился английский флот. Испанцев загнали к берегу – кто-то потерпел крушение, кого-то взяли в плен, но большинство остались целыми и невредимыми.

Днем же позднее подул Божий ветер.

Его назвали протестантским. Никто с обеих сторон не мог отрицать, что, независимо от их отваги или набожности, могущественную Армаду сокрушила именно погода. Ветер бушевал день за днем, неделю за неделей, преобразуя моря в пенистые валы. Корабли теряли друг друга из виду; галеоны разбросало по всем северным водам, иные вынесло к скалам Северной Шотландии, а то и Ирландии. До дому добралось меньше половины. Было то наградой протестантам за их веру или карой католикам за их, но и королева английская Елизавета, и король испанский Филипп согласились с тем, что такие ветры исходят только от Бога.

Недели тюремного заключения явились для леди Альбион порой настоящего испытания. Сперва, по строгому распоряжению Горджеса, ее держали в крохотной лимингтонской тюрьме. И хотя мэр Лимингтона не уставал подавать прошения о переводе ее в другое место, или обезглавливании, или освобождении, или о чем угодно еще, лишь бы с него сняли ответственность за неугомонную леди, дело тянулось до октября, пока совет не согласился, что леди, хотя и была изменницей, не представляла серьезной угрозы для государства. После освобождения, хотя Альбион не прекращал выражать ей свою искреннюю преданность, она так и не ответила ему тем же. И в следующем году она взошла на корабль и отправилась навестить свою дочь Кэтрин, чей муж дон Диего пропал без вести – никто не знал, при каких обстоятельствах, – во время ужасной катастрофы, постигшей Армаду. То, что несчастного дона Диего надежно схоронил ее сын в ту самую ночь, когда она очутилась в тюрьме, – он закопал его в глубине Нью-Фореста, где никому не найти, – она не могла и представить.

Едва ли было удивительным ее решение остаться у дочери в Испании, и если Клемент, проигнорировав ее призывы присоединиться, лишился всякой надежды на наследство, то отнесся к этому философски.

– Я искренне думаю, – признался он как-то, – что отдал бы целый подрост – только бы она не вернулась.

– А ты теперь, Томас, – жизнерадостно объявила Хелена, – можешь построить себе в Лонгфорде дом.

Прошло почти два года, прежде чем Альбион был приглашен сопровождать их в большое поместье под Сарумом.

– Дом, Клемент, еще не совсем достроен, – сообщил ему хозяин, – но мне хочется, чтобы ты на него взглянул.

Когда они доехали до пышного парка у Эйвона, Альбион подумал, что место выбрано и впрямь замечательное. Но вот к чему его не подготовили и что заставило его сначала ахнуть, а после расхохотаться, так это дизайн.

На мирном участке уилтширской долины, удаленном от моря, стояла, выстроенная в превосходящем масштабе, массивная треугольная крепость с красивыми окнами вместо амбразур.

– Клянусь всеми святыми, Томас, да это же Херст-Касл! – воскликнул он.

Так оно и было. Огромный загородный дом, который Горджес назвал Лонгфорд-Каслом, был почти точной копией треугольной прибрежной крепости у Нью-Фореста. В память об испанском корабле и его грузе серебра Горджес даже вырезал высоко над входом изображение Нептуна с трезубцем, полулежавшего на палубе корабля, а по бокам расположились кариатиды с ликами самого Томаса и его жены. Здоровым чувством юмора Горджеса нельзя было не восхититься.

– Хелена утверждает, что все шведские замки треугольные, а эта резьба изображает ее предков-викингов, – подмигнул он.

Шведский замок или артиллерийский форт – чем бы его ни считать, – грандиозный треугольный особняк обещал надолго остаться в числе самых эксцентричных загородных строений в Англии.

И если впоследствии Альбион, быть может, порой ощущал укол зависти к везению своих друзей-аристократов, ему приходилось признать, что благодаря Горджесу с Хеленой в его лояльности больше ни разу не усомнились. По ходу дальнейшей карьеры он даже сумел с чистой совестью экспроприировать у ее величества немало строевого леса.

Джейн вышла замуж за Пакла.

Ник Прайд был, как и все, совершенно ошарашен.

– Этого никогда не случилось бы, не застрянь я на маяке в Мелвуде, – заявил он.

– Если она собиралась пойти на такое, – заметила мать, – то хорошо, что ты от нее избавился.

– Не знаю, – ответил Ник. – Мне сдается, ее словно околдовали.

Это прозвучало довольно бессмысленно.

Не сильно обрадовались и родители Джейн. Когда те поженились, мать Джейн даже не захотела отдать ей деревянный крестик, который всегда обещала. Но в конце концов, не желая ссориться, отдала. И Джейн носила его как талисман.

Шторм, разметавший великую Армаду, изменил не только людские жизни. Там и тут в Нью-Форесте тоже произошли небольшие перемены.

Глубокой ночью, когда беспомощные испанские галеоны швыряло по северным морям, ветер с особой яростью налетел на поляну, где рос чудесный дуб Руфуса. Ветви огромного дерева гнулись и раскачивались. Мириады живых существ, хоронившихся в его щелях, цеплялись что было мочи за кору или заползали вглубь. Крошечные организмы срывались бушующим ветром, и их уносило в хаос. Повсюду качались и пригибались высокие деревья, дубовые листья и желуди шелестели и бились под безумной и яростной атакой ветра, который выл, и налетал порывами, и свистел в непроглядной тьме.

Но корни чудесного дерева были такими же широкими, как ветви, и в эту дикую для Армады ночь верхний мир мог ввергнуться в безумие, а вот мир нижний был тихим, неподвижным, не потревоженным неистовой качкой ветвей.

Однако в ближнем лесу еще один дуб, который насчитывал всего два столетия, вырос в соседстве с другими дубами и буками – высокий и стройный. Его крона была намного меньше, а следовательно, и корневая система.

И вот в великом круговращении, под воющим ветром слепые силы природы вдруг вырвали этот высокий дуб, обрушили его на соседей и повергли гиганта на лесную подстилку.

Такое зрелище приводит в трепет, но от события есть и польза. Сломанные ветви упавшей кроны образуют множество защищенных участков, где пару лет могут спокойно расти молодые побеги, так как до них не добраться ни оленям, ни другим травоядным.

Той бурной ночью образовалось два таких участка. И скоро, когда наступит осень и желуди начнут опадать, два родом от чудесного дерева после столь многих лет, на протяжении которых его дети расходовались впустую, улягутся в палые листья внутри этих своеобразных клеток, и пустят корни, и будут расти.

1635 год

Что есть жизнь? Никак не континуум. Свод воспоминаний, возможно немногочисленных.

Она едва помнила старого Клемента Альбиона. Ей было всего четыре, когда он умер, но все-таки припоминала деда. Не то чтобы лицо, но его тихое, благостное присутствие в тюдоровском доме с большими щипцовыми фронтонами. Должно быть, то был старый, а не ее Альбион-Хаус.