Явная издевка в этот раз совсем не задела Ворониху, склонившуюся в благодарности. Видя это, князь, подойдя ближе, взяв девушку за плечи, заглянул ей в глаза, будто только сейчас и увидел:

– Ты изменилась, Молодая Ворониха, – сказал он. – Хорошо! Служи справно Милосердию. Учись лечить людей. Калечить людей – много умельцев. А вот сохранять людей – особый дар. Овладей им. У тебя есть дар, у тебя есть хватка твоего отца. Учись у Матери Жалеи, ей тут на днях не до чего станет. Да и после… Мне мало одного оплота Милосердия на весь юг. Мне нужен Рукав Милосердия – в каждом городке, как у гильдии наемников. Благословляю тебя, девочка моя!

И поцеловал Ворониху в губы.

И в это время в Зал вбежал Агроном. Увидев поцелуй, хищно оскалился. У Воронихи опять ослабели ноги, в низу живота стало щекотно и жарко.

– Так это и есть твой подарок? – крикнул Агроном, бросая плащ на вешалку у дверей.

– Подарок – внизу. Коляску видел?

– Уже всю ощупал, – махнул рукой Агроном, – только что на зуб не испробовал. Доработаем, до ума доведем. Нам нужны сотни таких. Потому придется многое переделывать, упрощать. Но идея светлая.

– Она нашла, – князь кивнул головой на Ворониху, красную, как спелое яблоко, спрятавшуюся за спину князя.

– Ну, хоть какая-то от нее польза! – воскликнул Агроном.

Ворониха вздохнула широко открытым ртом – раз, еще и еще. Лицо ее исказилось, она заревела, убежала из Зала другими дверями, отмахиваясь рукой.

– Ну, ты и чурбан деревянный! – покачал головой князь.

– Чёй-то? – удивился Агроном.

– Никакой обходительности с девушкой.

– Умею я ее обихаживать. Только вечером обиходил ее, – отмахнулся Агроном.

– Боюсь, в последний раз, – сказала Чума, смотря долгим взглядом вслед сестре. – Больше она тебя к себе не допустит. Я бы не допустила. Теперь ты ей не нужен.

– Ах, так она добилась своего! Ну, рад за нее! – оскалился Агроном, поведя плечами, хватая обратно плащ.

– Да, – кивнула Чума, хищно смотря теперь на Агронома. – Она понесла от достойнейшего. Не от тебя!

Агроном стрельнул быстрым взглядом на Белого, выскочил из Зала.

– Он подумал на меня, – вздохнул Белый. – А вот я так и не познал ее.

– Жалеешь об этом? – спросила Чума, гладя подбородок Белого, смотря в его глаза. – Я могу заменить ее. Еще могу. Да и по-другому знаю. Как любит Птица.

– У меня есть женщина, – улыбнулся Белый, показывая, как он может противостоять магии соблазнения Чумы. – А мы, Лебеди, однолюбы. А вот зачем ты ввела в заблуждение Птицу?

– Он слишком задрал клюв. Если его по нему мы не щелкнем, жизнь ему его сломает. Ты знаешь… – низким, грудным голосом, сказала Чума, не признавая своего поражения, прижимаясь полной, тяжелой, горячей грудью.

– И я задрал нос. И меня уже щелкнули на днях. Окунули в собственное… хм… Призвав к Долгу. И хватит об этом. К работе!

Белый развернул Чуму к выходу и шлепнул ее ладонью под круп, направляя к выходу, а сам аж поежился, как от мороза. Чума это почувствовала, улыбалась, довольная собой. Женщине приятно осознавать, что она желанна. Этого ей сегодня было достаточно. Она не планировала доводить дело до постели, зная, что Белый не дастся. А там – как пошло бы! А вдруг удалось бы? Дитя еще не мешает. Да и толика любви никому не помеха. Тем более, что Нис…

От этой мысли-воспоминания Чума вздохнула, смахнула слезинку с угла глаза.

* * *

Весть, что на горизонте появились паруса, взбудоражили Лебедянь и окрестности, переполненные людьми, остановив лихорадочную суету последних дней.

Осознание, что час истины близок, не испугало людей, а наоборот – в большей их части – успокоило. Многие повторяли слова Святого Безликого Проповедника: «Лучше страшный конец, чем бесконечный страх».

Люди шли домой, у кого он был. Обмывались, у кого было где, одевали чистое, у кого было что одевать, прощались с родными, кто сохранил род, но вот оружие было у всех. Не у всех хорошее, но все вооружились. И люди шли на свое место, определенное им капитаном, вожатым, полковником или воеводой, в зависимости от того, в какой части оказался человек. Шли на свое место – с полной уверенностью и решимостью умереть, но с места не сойти!

За этот, пусть и короткий, отрезок времени – от бунта отребья Лебедяни до прибытия флота Островов – удалось прилично изменить моральный настрой людей. Совместными усилиями Служб князя, его личным примером и словами, разносившимися из уст в уста, как ветер, проповедниками Света, в этот раз отработавшими так, как давно уже не трудились. И неведомыми Безликими, число которых росло, как число заболевших при эпидемии лихоманки.

Белый посмотрел туда, вдаль, где под клубами пыли Пустоши роились Безликие. Новое, но не чуждое Миру явление. Добровольное рабство. Отказ, отрицание всего, что составляет жизнь человека – семьи, любви, привязанностей. Но и отрицание алчности, властолюбия, чревоугодия, похоти.

Безликие не подчинялись никому. Были сами по себе. Кто и что ими руководило, было неясным. Но их не разгоняли. Потому что Безликие работали наравне со всеми. От платы не отказывались. Но и не тратили заработанное на себя. Несли все хранителю Общины. А вот уже он распределял. И людей. И средства. Причем хранители – явление не постоянное. Корень никак не мог подобраться к личностям хранителей. Как только он выяснял, кто именно хранитель общака, тут же этот человек становился простым Безликим, наравне со всеми копая канал. Или рекультивировал землю Пустоши.

Тайное, закрытое общество. Этого не было раньше. И породил его Белый. Если общины крестоносцев, Милосердия, Красной Звезды породил и оставил им в наследство Старый, то Безликих породил сам Белый. А теперь задумался. Хорошо ли это? Пока неплохо. А во что это выльется? Потом? В будущем? Или думать об этом будем также потом, в будущем? Если оно будет – будущее.

А задуматься было о чем. Тысячи людей, объединенных не его волей, неподвластные ему, как не имеющие ни имущества, ни земель, ни домов, ни привязанностей. Идущие за ним лишь заветами основателя – Первого Отринувшего Лик, Святого Безликого Проповедника, в миру – Госша.

Его тело нашли. Госш, бывший десятник стражи князя Змея, умер в канаве. Как простой бродяга. Не от насильственной смерти. Не в бою. Просто умер. На руках впавших в отчаяние от горя Безликих. Синька сказала, что сердце не выдержало, сгорело от горя. Его тело схоронили в Светлом саду собора, как святого. Сам же Ронг и настоял. И сам, лично, отпевал тело соратника. Под взглядами тысяч безликих глаз, облепивших окрестные заборы и крыши.

Многие Безликие знали, что хоронили основателя, узревшего путь к спасению. Спасителя. Но мало кто знал, что он был Госшем, соратником и порождением князя Белохвоста. Что совокупной волей князя и Госша появилось это явление – Безликие. Это мало кто знал. А кто знал, не были болтливы. Безликая масса лишь видела почести, оказанные Спасителю от князя. И была – в массе своей – благодарна.