– Принцесса Гизела участвовала в этих развлечениях? – спросил Рэтбоун. – И принц Фридрих тоже?

– Конечно, – кивнула Зора.

– Гизела была в ударе? Ей это нравилось?

Графиня слегка свела брови, словно задумалась, прежде чем ответить на вопрос адвоката.

– Не думаю, – произнесла она наконец.

– Но вы же сказали, что она участвовала в этих… забавах? – возразил Оливер.

– Она… скакала верхом на принце Уэльском… и свалилась с него.

Галерка готова была взорваться от негодования, но шум тут же был подавлен громким шиканьем.

– Принц Фридрих был недоволен и огорчен, что его жена привлекает всеобщее внимание? – спросил Рэтбоун пересохшими губами.

– Нет, – просто ответила графиня. – Ему нравилось, что она в центре внимания, что вокруг нее веселье и смех. Он не ревновал ее, и если вы думаете, что он опасался, как бы она не поддалась чьим-то ухаживаниям, то вы ошибаетесь. Такого с нею никогда не случалось. Я ни разу не видела, чтобы она обнадежила кого-то из мужчин, да и другие о ней такого не скажут. Они с принцем всегда были вместе, всегда ворковали, как голубки. Часто, сидя рядом с ней, он держал ее за руку.

С галерки снова донесся неясный шум. Судья был смущен, а адвокат Харвестер – озадачен.

– И все же вы не уверены, что она была счастливой? – Рэтбоун постарался, чтобы в его голосе звучало сомнение. – Почему вы так считаете? Мне кажется, что у нее было все, чего может пожелать женщина.

По лицу графини пробежала тень гнева, а затем жалости. Это неожиданное и новое для нее чувство, как вешняя вода, смыло старую неприязнь и предубеждения.

– Однажды я увидела ее стоявшей на верхней площадке лестницы, – медленно, словно вспоминая на ходу, сказала свидетельница. – Свет падал на ее лицо, а я стояла в тени, у подножия лестницы. Она не видела меня. На мгновение мне показалось, что она чувствует себя загнанной в угол, зверем в клетке. У нее было ужасное лицо. Я никогда не видела такого отчаяния, такой полной беззащитности…

Зал застыл в недоумении. Даже судья был ошеломлен.

– За мною неожиданно открылась дверь, – продолжала фон Рюстов, понизив голос почти до шепота. – Гизела услышала звук открываемой двери, и ее лицо тут же преобразилось. Она снова заулыбалась и спустилась с лестницы, вся сияющая, излучающая только радость.

– Вы знали причину ее состояния, графиня?

– Тогда – нет. Я думала, что все вызвано страхом того, что Фридрих под нажимом семьи вернется в Фельцбург. Но даже это не могло объяснить мне того смятения, которое я увидела на ее лице. Казалось, что она… попала в западню, что она отчаянно пытается освободиться от чего-то, что опутало и душило ее. – Зора подняла голову, и ее голос стал звучать сдавленно. – Я меньше всего собиралась испытывать жалость к такому человеку, как она, но не могла забыть того, что увидела в ее глазах, когда она стояла на лестничной площадке.

И вновь воцарилась тишина – теперь она была почти физически ощутимой.

– А что еще было в тот вечер? – прервал молчание Рэтбоун.

– Мы продолжали пить вино, придумывать игры, смеяться, рискованно шутить и зло высмеивать своих знакомых. Или нам казалось, что мы их высмеиваем… А в четыре утра мы разошлись, кто по своим, кто по чужим спальням, – ответила графиня.

Гул недовольства пробежал по галерке. Встревожились и присяжные: они не привыкли, чтобы о знати говорили так плохо, даже если кое-кто из них и был полностью с этим согласен. Однако никто не должен был оказывать на них давление, и теперь большинство из них были просто шокированы.

– Это был типичный день? – устало спросил Оливер.

– Да.

– И таких дней было много?

– Все дни походили один на другой, менялись лишь детали, – ответила фон Рюстов. Выпрямившись и откинув назад голову, она смотрела с высоты свидетельской трибуны на судейский стол. – Мы ели, пили, совершали прогулки в экипажах… Проводили соревнования на лучшего наездника или наездницу, отправлялись на пикник или же устраивали вечеринки. Играли в крокет. Мужчины охотились. Пару раз совершались лодочные прогулки… Еще мы гуляли по лесу или в саду. В дождь или в особенно холодную погоду беседовали, музицировали, читали или смотрели собрание живописи в поместье. Мужчины играли в покер, бильярд или просто курили, затевали азартные игры, делали ставки все равно на что: кто выиграет в карты, кто из слуг первым откликнется на звонок и прочую ерунду. По вечерам устраивались концерты, ставились пьески, или же мы снова возвращались к играм.

– И все это время принц Фридрих и принцесса Гизела продолжали быть нежно любящей парой, как вы нам их представили?

– Да.

Харвестер не выдержал и встал, чтобы заявить протест.

– Ваша честь, это вторжение в частную жизнь; кроме того, свидетельства бездоказательны и не имеют отношения к делу.

Однако Рэтбоун не прервал допрос – он повысил голос так, что заглушил протест своего коллеги:

– Графиня фон Рюстов, после несчастного случая вы навещали принца Фридриха?

– Всего один раз, – сказала свидетельница.

– Пожалуйста, опишите нам его спальню.

– Ваша честь!.. – негодующе вскричал Харвестер.

– Это имеет прямое отношение к делу, ваша честь, – перебил его Оливер. – Я заверяю суд, что это очень важно!

Судья застучал молотком, призывая адвокатов к порядку, но его никто не слушал.

Эшли не мог допустить, чтобы ему таким образом заткнули рот: он вышел на середину зала и встал перед своим оппонентом.

– Ваша честь, показания свидетельницы опровергнуты самими обстоятельствами, – вновь обратился он к председателю суда. – Слушается ее дело, она – заинтересованное лицо. Все, что она собирается здесь сказать, не является…

– Нельзя опровергнуть то, что еще не сказано! – выкрикнул вышедший из себя Рэтбоун. – Мы должны дать ей право защитить себя…

– Но не за счет… – протестуя, перебил его Харвестер.

Судья поднял руки.

– Тихо!

Оба адвоката подчинились и наконец умолкли.

– Мистер Рэтбоун, – уже спокойным тоном произнес судья. – Я надеюсь, что вы, сэр Оливер, не добавите новых осложнений к и без того опасному положению вашей подзащитной.

– Нет, ваша честь, я этого не сделаю! – горячо заверил его адвокат Зоры. – Графиня фон Рюстов не скажет ничего, что не может быть подтверждено показаниями других свидетелей…

– Значит, ее показания не так важны, как вы заявили суду! – воскликнул Эшли. – Если их могут подтвердить другие свидетели, не лучше ли выслушать их? – Его лицо засветилось торжеством.

– Пожалуйста, мистер Харвестер, сядьте на место, – решительно велел ему судья. – Графиня фон Рюстов продолжит давать показания, и у вас будет возможность тоже задать ей вопросы. Если же она позволит себе какие-либо замечания, способные причинить ущерб интересам вашей клиентки, вы имеете право заявить протест, как сделали только что. Продолжайте, сэр Оливер. Только не тратьте наше время и не пытайтесь заставить нас выносить моральные суждения о вещах и поступках, не имеющих отношения к смерти принца Фридриха. Ваша подзащитная должна подкрепить доказательствами свое ужасное обвинение. Это единственное, что может спасти ее. Вы меня поняли, сэр Оливер?