* * *

Первыми его заметили те, кого прогнали с берега бухты. Большинство расположили свои временные жилища в Долине Чаши, состоящей из холмов, с двух сторон укрывших старые, полузаросшие сорной травой рельсы. Рельсы вели на Дэвир. Дальше – на Веспу.

Здесь проезжали редкие почтовые поезда, такие же редкие товарняки и две или три местных «змейки». Свист гудков, грохот и крики машинистов почти никогда тут не звучали. Ничего не ждали и в дни празднества: все поезда были отменены. Поэтому люди сразу начали выходить из своих палаток, услышав…

Поезд мчался вперед. По округе разносилось его злое, сильное, угрожающее пение.

У Быстрокрыла был очень мелодичный гудок, а его в этих краях помнили немногие. Точнее, его помнили всего единицы, жившие в Аканаре во времена, когда почти такой же поезд, Великан, возил по Перешейку веспианскую почту и грузы. Да, эти люди еще были живы. Они видели блестящий темно-серый паровоз, высокие черные колеса, позолоту на тоненьких, но очень прочных дверях вагонов. Великан был красив. Некоторые фотографировали его, когда он несся мимо.

Быстрокрыл повторял его во всем до мельчайшей детали. Отличало их одно: золотистое крыло, нарисованное на правой дверце кабины паровоза. Впрочем, крыла давно не было видно: его скрыли застарелые, так и не оттертые разводы крови. Бурые пятна и подтеки замарали корпус во многих местах.

Поезд мчался, разнося рычащую песню. На крышах вагонов сидели и стояли, как-то удерживаясь на огромной скорости, люди, несколько десятков людей.

Дети и взрослые в простой неприметной одежде.

Солдаты в черно-серой форме.

Солдаты в черно-красной форме.

Люди же с холмов приветственно кричали и весело махали руками. Они были уверены: это действо предваряет городской праздник. И они пришли в восторг.

Они кричали и махали, пока не заметили: бледно-серые лица людей с крыш покрыты темными пятнами, напоминающими о прелой, гниющей кожуре. Ввалившиеся глаза, холодные и бесцветные, едва ли видели хоть что-то. Густая шерсть шпринг и лавиби превратилась в свалявшиеся склизкие клочья, а с лиц ки грязной штукатуркой отпадали пластины чешуи. Одежда же стала лохмотьями и почти потеряла прежний вид, насквозь пропитавшись кровью, грязью и угольной пылью. А запах…. Волна смрада тянулась плотным расползающимся шлейфом.

Когда первые мертвые спрыгнули на траву, люди с холмов закричали от ужаса. Поезд вновь прибавил скорость. Он унесся прочь еще до того, как первые живые, вооруженные винтовками, появились из теней.

* * *

Люди, облепившие скалы бухты, казались Тэсс похожими на птиц. Красноголовых такар, вроде тех, что так часто оглашали скалы Крова оживленными воплями. Людей было много: как взрослых, так и детей. Они без умолку трещали, и некоторые высказывали одну догадку за другой.

– Она убила тобина с помощью этого поезда.

– У нас вроде никогда не убивали тобинов.

– Ранила?

– Да перестань, все живы и здоровы.

– Тогда просто хотела убить и не смогла.

– Я думаю, она украла драгоценные камни с Веспы.

– А там разве есть драгоценные камни?

– Откуда мне знать, я там не бывал!

– Может, это представление?

– И она никого не убивала?

– Ничего не украла?

– Ее помилуют.

– Да, точно!

Тэсс слушала всё это, хотя ей хотелось закрыть уши. Слушала и отстраненно, глухо, размеренно повторяла себе: не надо думать плохо об этих людях, явившихся в город, чтобы хорошо провести время. Поучаствовать в костюмированном шествии, послушать музыку и речи тобинов, посмотреть Всплеск – огненный салют над водой. И как занятное добавление – увидеть казнь женщины, которую защитники Единства назвали преступницей. Люди верили Син-Ан, и это было не просто так: тут не казнили по прихоти, каждая казнь знаменовала торжество справедливости. Люди имели право предвкушать развлечение.

Ведь приговоренная никому из них не была мамой.

Странное слово – «мама». Тэсс не говорила об этом с братом, но ощущала: Ласкезу тоже трудно дается это простое сочетание звуков.

Мама. Наша мама.

Тэсс повторила это одними губами и зажмурила глаза, позволяя гвалту навалиться со всех сторон.

Она представляла себя под Кровом. Вспоминала те мгновения, когда доктор была рядом. Когда поила ее микстурой, когда напоминала, что пора надеть теплый дук, когда выбирала вещи из посылок крестных. Тот день – когда она открыла коробку с украшениями. «Что бы ни случилось, пусть девчонки остаются девчонками». Может быть, она сама написала эти слова?

Пусть девчонки остаются девчонками. Даже если у них нет мам, у них хотя бы будет что-то красивое. Что-то, что мамы дарят дочкам.

Тэсс помнила: эту заботу она всегда принимала как нечто само собой разумеющееся. Как обязанность, которую Мади Довэ исполняла хорошо. Так хорошо… в детстве Тэсс ловила себя на мысли, что ей хочется обнять доктора. Крепко обхватить ее за пояс и прижаться в попытке выразить всю свою благодарность. За то, что лекарства не горькие. За то, что спал жар. За то, что ей снова хочется улыбаться.

И еще за то, что для доктора она, Тэсс, была особенной. Она никогда не была особенной ни для кого. Ничем, кроме дара Зодчего.

Тэсс посмотрела вперед, на побережье. Океан блестел синеватой серостью, виселица и помост темнели в низком тумане. Стояла небольшая группа солдат, остальные же цепью в три ряда отсекали скалы от песка. Тэсс удивилась: среди них были как серопогонные, так и алопогонные. И последних было больше. Слишком уж их много для казни, Тэсс казалось, они должны охранять место, где собрались тобины.

Если, конечно, тобины еще не в толпе.

Она огляделась. Сквозь густую дымку облаков моросил дождь, поэтому выделить кого-то, кто скрывал бы лицо, не удавалось. Лица – и макушки, и головы целиком – прятали под капюшонами и платками многие.

– Его нет, – тихо произнес Ласкез, коснувшись ее плеча. Тэсс кивнула и закусила губу. Таура, стоявшая рядом, быстро вцепилась ей в руку.

– Глупый мой братец… – произнес Джин.

– Он наверняка знал, что мы будем его искать.

Варджин и Роним напряженно вглядывались в солдат впереди. Те казались спокойными, большинство стояли неподвижно и тихо, только некоторые переговаривались. Тэсс тоже посмотрела на них, гадая: есть ли среди них люди из той самой Сотни? И если есть, как отличить их? У них самые бледные лица? Самые голубые глаза?… Но как Тэсс ни старалась сосредоточиться хотя бы на этом дурацком предположении, она все время возвращалась к одной и той же мысли.

«Девочка моя… беги».

Почему она не догадалась? Почему?…