Воспоминание об этом моменте навсегда врезалось в мою память. Была зима, я вовлек эту девушку в разговор наедине (обычный трюк «мы с тобой лучшие друзья Слейда»). Мы сидели у камина. Всполохи пламени порождали загадочные отблески в ее темных глазах и вызывали обманчивый румянец на щеках. Она ответила шепотом, почти благоговейно:

– Да.

Выйдя на улицу, я удовлетворенно улыбнулся. Это был финальный триумф. Я на всю жизнь обеспечил Слейда спутницей, которая будет, как зеркало, отражать все его настроения, доводя их до почти невыносимой концентрации. Мне оставалось лишь ждать неизбежных последствий.

Худшие печали еще впереди. Мне ли не знать – человеку, заложившему взрывчатку и поджегшему бикфордов шнур.

Сейчас Слейд работает в страховой конторе. С виду он неплохо справляется последний десяток лет, но два ящика его письменного стола и большая картонная коробка заполнены ненавистными ему словесными почеркушками. Он хранит все это в офисе, с тех пор как жена обнаружила собранные им образчики его автоматического письма, пришла в молитвенный восторг, сочла их творческим материалом – «Тут ведь целые рассказы, Дик!» – погрузилась в них и настояла на том, чтобы все прочитать.

Слейд в большом замешательстве. Его бесплодный идеализм болит, словно тяжелая рана, а жена холит и лелеет его изо всех сил. Я развлекаю себя идеей вскружить Дикки голову чувственными наслаждениями. Слейд с любовницей – восхитительная вышла бы комедия. А еще я мог бы – через любовницу? – заразить его желанием сделать большие деньги. Естественно, у него ничего не выйдет, но в попытках он проведет несколько мучительных лет. О, перспективы беспредельны.

Рано или поздно все перспективы, какими бы многообещающими они сейчас ни казались, могут исчерпать себя. В этом случае я убью Слейда. Но возможно, это случится через много лет. Мои способности изобретать все новые и все более причудливые пытки для Слейда кажутся безграничными.

Я спрашиваю себя, почему так? Почему из всех людей в мире я ненавижу и презираю именно Ричарда Слейда?

Может, Слейд первым сделал мне какую-то гадость, но воспоминание об этом не сохранилось в моей памяти? Или я просто страдаю мономанией? Может, мир – это мой ад, а Слейд – моя кара?

Или… Да, наверное, так и есть… Все прошедшие годы я упускал эту мысль из-за ее очевидности. Возможно, я ненавижу Слейда просто потому, что он ненавидит меня, потому, что он преследует, подставляет и терзает меня, сколько я помню, потому, что он сделал все, что в его силах, чтобы разрушить мою жизнь, и потому, что он подбросил сухую ветку, чтобы я споткнулся в темноте и разбил мой телескоп.

Ибо, конечно, я также и Ричард Слейд след бед бедней мертвей серей но я бравый как громила из могилы с рабской силой все пишу сочинение без зрения без зазрения без свечения я вершу я пишу я пишу добро дробно злобно.

* * *

Несмотря на весьма тщательные поиски мисс Барнс, в коробках не обнаружилось никаких других повествований, связанных с вышеприведенным, и ничего, что пролило бы свет на происхождение записей. Позже они перешли в собственность Конференции по искусству Кротеринг-Кингсли.

В наши дни охотой на ведьм почти никто не занимается. Охотников не клеймят в прессе разве лишь тогда, когда ведьмы или колдуны оказываются коммунистами. Однако сегодня, как и в Средние века, приличному человеку при встрече с ведьмой – точнее, ее современным аналогом с научной точки зрения – положено немедленно уничтожить тварь ради всеобщего блага, не заботясь о собственной репутации.

Поэтому я и убил своего друга Джейми Бингема Уолша, художника-портретиста и дизайнера интерьеров. Он не совершал самоубийства, его падение с живописного утеса каньона Латиго в горах Санта-Моника не было несчастным случаем. Я столкнул его своей маленькой «Эм-Джи».

На самом деле машина даже не коснулась его, хотя и могла – я готов был перестраховаться. Но он отреагировал так, как я ожидал: в панике отскочил, избегая ближайшей угрозы.

Я припарковался в дюжине футов от обрыва. Он вышел, обогнул машину, подошел к самому краю, чтобы привычно, словно божество с небес, взглянуть вниз, и заметил:

– Здесь старый скульптор глубоко запустил пальцы в камень.

Пока он разглядывал извилистые, похожие на чудищ в балахонах скалы, я тихо включил пониженную передачу. Потом позвал его; он обернулся, и я с улыбкой направил машину вперед, проехав двенадцать футов, не сводя глаз с его чертова зеленого галстука и думая о своей сестре Элис. Я был предельно расчетлив. Еще пара дюймов, и передние колеса соскользнули бы с обрыва.

Если бы Джейми замер от испуга, я ударил бы его, и на теле потом нашлись бы лишние повреждения, которые было бы трудно – а может, и легко – объяснить. Если бы он среагировал мгновенно, то мог бы отскочить в сторону, а то и прыгнуть прямо на капот. Настоящий сорвиголова – Джейми только выглядел таким – наверняка сделал бы это, разумно предположив, что я не собираюсь падать с обрыва вместе с ним.

Но Джейми отреагировал иначе. Он просто отскочил назад, в огромную, безмятежную бездну над игрушечной долиной, подальше от ближайшей опасности. Когда он сделал это, когда его нервы не выдержали этого испытания, я почувствовал, как освобождаюсь от влияния его черной магии. Он казался мне картонным человечком, призраком, удивленно таращившимся на меня из-за бежевого капота «Эм-Джи», пока притяжение не утащило его вниз.

Разум – забавная штука, он способен сам создавать в себе белые пятна. Мой был всецело поглощен мыслью о том, что я раз и навсегда уничтожил Джейми, и даже не отметил удар от падения тела, хотя я отчетливо слышал, как звякает по камням осыпающаяся галька.

Я был спокоен и хладнокровен. Думал о двух женах Джейми, об Элис, о пяти других женщинах, полудюжине друживших с Джейми мужчин и множестве других его жертв, с которыми не был знаком. Гадал, устроили бы они мне овацию в психбольницах и частных клиниках, если бы я сказал, что несколько секунд назад отомстил человеку, отправившему их туда. Ответа я не знал. Некоторые люди любят тех, кто сломал им жизнь. Однако я точно знал, что число этих людей не вырастет, а тем, кто уже пострадал, не придется больше терпеть бессмысленные визиты Джейми, разглядывать его аляповатые галстуки и выслушивать тирады о цвете человека. Джейми привлек мое внимание как раз из-за этой кутерьмы с галстуками. Помню, он втирал Элис, что ее цвет – зеленый, и потом всегда надевал зеленый галстук, когда навещал ее в психушке. С другими его жертвами была та же история, только цвет всегда оказывался разным. По словам Джейми, у каждого был свой цвет. Это зависело от «настроения разума» или чего-то такого. Моим был голубой. Как безоблачное небо над Латиго.

Вздрогнув, я улыбнулся, стер холодный пот со лба, дал задний ход и уехал из каньона. Как нечего делать. Меня даже в полицию не вызвали. Я ни в чем не был замешан.