– У нее не было выбора, – убедительным тоном прошептала Брианна. – Роджер, она ни за что бы не выпустила твою руку просто так, ей пришлось.

– Нет, – резко покачал он головой. – Я не об этом… погоди. Погоди-ка минутку.

Роджер крепко зажмурился, пытаясь замедлить дыхание и собрать воедино осколки воспоминаний о той ночи. Неразбериха, безумие, боль… что же там на самом деле случилось? В памяти не осталось ничего, кроме ощущения всеобщего хаоса. Но он ведь пережил это, он должен знать, что произошло – если заставит себя пережить это снова.

Брианна с силой вцепилась в его руку.

Роджер закрыл глаза и поддался воспоминаниям.

– Сначала я не помнил, – наконец тихо сказал он. – Точнее, я помнил, но только по рассказам других. – В памяти Роджера не отложилось то, как его, потерявшего сознание, несли через туннель и как потом он несколько недель мотался между приютами и приемными семьями вместе с другими онемевшими от ужаса сиротами. – Конечно, я знал, как меня зовут и где я живу, только толку-то. Отец к тому времени уже уехал, а когда нашли брата бабушки – преподобного, который затем и забрал меня, – история о том, что случилось в бомбоубежище, уже сложилась воедино. Мне сказали, я чудом выжил на той лестнице. Сказали, что мать, наверное, в суматохе потеряла меня, и меня унесло толпой вниз по лестнице – так я и очутился на нижнем уровне, где потолок не обрушился.

Брианна по-прежнему держала его руку, словно защищая.

– Теперь ты помнишь, что произошло? – тихо спросила она.

– Я помнил, как она отпустила мою руку, – ответил Роджер. – И я думал, что все остальное тоже правда. Но это не так. Она отпустила мою руку, – слова давались легче, напряжение в горле и груди исчезло, – она отпустила мою руку… а потом подняла меня. Мама, такая миниатюрная, подняла меня и перебросила через стену. В толпу людей на платформе внизу. Наверное, из-за падения я потерял сознание, но я помню, с каким гулом обрушился потолок. Никто из тех, кто остался наверху лестницы, не выжил.

Брианна прижалась к его груди, и Роджер почувствовал, как она сделала глубокий неровный вдох.

– Все хорошо, – прошептал он, хотя его хриплый голос дрожал, а из-за слез свет пламени расплывался перед глазами. – Мы не забудем. И Джем, и я, что бы ни случилось, мы не забудем.

Роджер четко видел лицо своей матери среди звезд. «Умный парнишка», – сказала она и улыбнулась.

Снег начал таять. С одной стороны, я радовалась тому, что становится теплее и сквозь землю пробивается весна, с другой – меня пугала мысль о том, что ледяной барьер, защищавший нас от внешнего мира, вскоре исчезнет.

Джейми не изменил своего решения. Весь вечер он сочинял письмо Милфорду Лиону, выверяя каждое слово. Джейми писал, что теперь готов обдумать предложение мистера Лиона по продаже товара – то есть нелегального виски, – и рад сообщить, что в наличии имеется довольно большое количество. Однако его беспокоит, не случится ли каких проблем с доставкой – не перехватят ли товар таможенные власти и не разворуют ли его в пути, поэтому хотелось бы убедиться, что работу поручат опытному в подобных делах джентльмену – другими словами, контрабандисту, которому известны все ходы и выходы.

Джейми писал, что его хороший друг мистер Пристли из Идентона (которого он, конечно, знать не знал), как и мистер Сэмюел Корнелл, с которым ему выпала честь служить в Губернаторском военном совете, уверил его, будто некий Стивен Боннет – наиболее способный в подобных делах человек с непревзойденной репутацией. Если бы мистер Лион организовал ему встречу с мистером Боннетом, чтобы Джейми мог составить собственное впечатление и убедиться в безопасности рассматриваемого плана, тогда…

– Думаешь, он согласится? – спросила я.

– Если он знает Стивена Боннета или может отыскать его, то да, согласится. – Джейми вдавил отцовское кольцо с выпуклым драгоценным камнем в сургуч. – Такие имена, как Пристли и Корнелл, обычно творят чудеса.

– И если он все-таки отыщет Боннета…

– Тогда я встречусь с ним. – Джейми вытащил кольцо из застывшего воска, оставив ровную вмятину в окружении листочков клубники с герба Фрейзеров. Постоянство, вот что означали эти листочки. Иногда мне казалось, что это просто синоним упрямства.

Письмо Лиону отправили с Фергусом, и я попыталась выкинуть все из головы. Зима еще не кончилась, и если повезет, корабль Боннета попадет в шторм и затонет, избавив нас от кучи проблем.

И все же мысли об этом не покидали меня, и когда после помощи на родах я вернулась домой и обнаружила стопку писем на столе в кабинете Джейми, к горлу подкатил комок.

Ответа от Милфорда Лиона не было – и слава богу! Даже если бы письмо от него пришло, Джейми тут же забыл бы о нем, ведь среди корреспонденции был конверт с его именем, написанным уверенным почерком сестры.

Я едва удержалась, чтобы сразу не вскрыть письмо – и не бросить его прямо в огонь, пока Джейми не увидел, если оно полно резких упреков. Честность взяла свое, и я сумела дождаться возвращения Джейми – он ездил в Салем и теперь был весь в грязи после непроходимых троп. Узнав о том, какое послание его ждет, Джейми быстро сполоснул лицо и руки и направился в кабинет, где аккуратно закрыл за собой дверь, прежде чем вскрыть письмо.

Я заметила, как он сделал глубокий вдох, будто готовился к худшему. Я тихо подошла к Джейми сзади и положила руку ему на плечо, чтобы поддержать.

Почерк у Дженни Фрейзер Мюррей был выверенный, буквы – круглые и изящные, а строки – ровные и легко читаемые.

Брат!

Взявшись за перо и написав это одно-единственное слово, я сидела и смотрела на него, пока свеча не сгорела почти на дюйм, а я так и не придумала, что сказать. Если продолжать в том же духе, уйдет ужас как много воска, а затуши я свечу, то зря потратила бы чистый лист бумаги – так что, пожалуй, из соображений бережливости надо писать дальше.

Я могла бы устроить тебе разнос. Мои упреки заняли бы немало места на странице, и бумага сохранила бы то, что мой муж с восхищением называет самой непотребной и отвратительной бранью, которую ему выпала честь услышать за долгие годы. В свое время на придумывание этих непотребств ушло немало сил – не хотелось бы, чтобы все пропало зря. Однако у меня не найдется столько бумаги.

Тем не менее я не хочу бранить или осуждать тебя, ведь ты, возможно, воспримешь это как справедливую кару и сбросишь камень с души, перестанешь корить себя. Это слишком простое наказание; раз уж тебе хочется страдать, так страдай, и пусть это мучает твою душу так же, как мою терзает потеря сына.

И все же я пишу, чтобы простить тебя, – я не просто так взялась за перо, и, хотя сейчас прощение кажется мне сомнительной идеей, я надеюсь, что со временем свыкнусь с ней.