— Кто ты? Как тебя зовут? — перевел Гринрою спешно приведенный к властителю благообразный монах.

— Мое имя Йоган Гринрой, — пытаясь стать в горделивую позу со связанными за спиной руками, объявил бывший оруженосец герцога Конрада Швабского.

Служитель Господа перевел его слова мрачному всаднику и тут же повернулся к допрашиваемому:

— Ты алеман?

— Я рыцарь из свиты императрицы Матильды! — объявил тот, невольно радуясь, что никто не может уличить его во лжи.

И вновь монах отвернулся, чтобы перевести повелителю смысл иноземных слов. Гринрой безучастно начал разглядывать обступавшее его воинство. И тут его точно обожгло.

— Моя госпожа — дочь короля Генриха. Она попала в руки шайки разбойников. Она молит освободить ее! — почти со слезой в голосе затараторил он. — Доблестные воины, умоляю вас, заклинаю вас законами чести, едиными для всех воителей во всех краях света, спасите бедную женщину из рук кровопийцы-супостата! — уже вопил он во весь голос.

Но в голове его крутилась только одна мысль: «И все же, откуда здесь взялись рутены?»

Несложно пустить лошадь вплавь.

То ли дело научить ее плавать на спине!

Владимир Дуров

«В тот день пришел он в Кентербери и молился там от заутренней до вечерни. А всякого звания люд собрался у стен аббатства и в молчании ждал, пока выйдет просветленный отец Бернар из храма. Был в тот день ливень и молнии без числа, однако же никто и не подумал уйти от того места и укрыться от непогоды. И было собравшихся там столь великое число, и столь плотно стояли они, что, куда ни глянь от стен аббатства, везде были видны их страждущие лица с воздетыми к нему глазами».

Так описал этот день неведомый хроникер в своей летописи бриттов, наблюдавший столпотворение своими испуганными, полными религиозного экстаза глазами.

Бернар Клервоский не видел всего этого и не слышал сдавленный шепот толпы, перерастающий в глухой рев. Он стоял на коленях у распятия и молил Всевышнего открыть ему, что надлежит далее предпринять нижайшему из слуг Господних. Храм был пуст, огромный неф его едва освещался горевшими на алтаре свечами, но потом и они угасли, погружая наполненное величием здание во мрак. Войдя сюда, всякий прихожанин должен был почувствовать свою малость пред ликом Творца Предвечного. Бернар Клервоский чувствовал ее, и в то же время он, его тихий, но требовательный голос, его мысли заполняли весь храм. Его душа точно сама обратилась в дом Господа, в нетленное вместилище его.

По окнам били дождевые капли, и струи воды стекали там, за стеной, в ином мире, оставленном Бернаром ради крупицы вышней мудрости.

— Помилуй раба своего, Господи! — шептал настоятель Клервоской обители, вкладывая в слова невероятную, разрывающую душу страсть, которая, буде на то воля Божья, могла бы воспламенить не только свечи в пустом мрачном храме, но и весь захваченный поутру Лондон, этот вертеп злодейства и греха.

Но Отец Небесный был милостив, и пламя, бушевавшее в сердце Бернара, с яростным напором выливалось в его словах, обращенных к Божьему престолу.

— Укрепи меня, ибо слаб я и темен мой путь! — Бернар вновь, в который раз за сегодняшний день, осенил себя крестным знамением и вновь лобызал окровавленные ноги Спасителя.

— Встань, Бернар! — услышал он гордый зов. И повинуясь с ревностью, вскочил, едва не падая, едва чувствуя ноги от коленей до стоп. Мягкое сияние разлилось по храму и собравшиеся за его стенами, увидев сквозь окна неведомый свет, ревом восторга и молитвой встретили сие знамение.

— Внемли мне! — продолжал ангел, паря в воздухе над алтарем. — Немало прошел ты и немало сделал во славу Божью. Однако все это лишь капля в море. И как неисчислимы сии капли, так и грехам людским несть числа. Ты же избран Всевышним, дабы стать заступником за человецей пред ликом Его. А потому да не будет ведом тебе покой дотоле, покуда не свершится воля Божья.

— Прах я пред тобой, — завороженно глядя на ширококрылого ангела, простонал в экстазе Бернар. — Ничтожная щепоть праха! Располагай же мной, как будет угодно воле твоей!

— Встань и иди. — Гордо изрек ангел. — Ты, воинствующий духом, скажи людям своим, принявшим крест и воплотившим его в праведном мече веры, чтоб отобрали лучших и вернейших, дабы без страха и устали следовали за тобою.

— Но куда следовать мне? — вновь заговорил возликовавший душою аббат.

— Молчи и внимай, — перебил его ангел. — Как зажег Господь звезду для волхвов, пришедших к колыбели Спасителя с земными дарами, так и тебе будет подан знак для обретения дара небесного. И помни, — голос ангела стал требовательным, едва ли не трубным, — что бы ни узрел ты, десница Божья над тобой, и да не устрашишься ты в час, когда слову надлежит стать деянием. Теперь же ступай. Зри и увидишь.

Двери храма сами собой отворились пред ним, и Бернар Клервоский вышел, пошатываясь, так, что чудилось, еще шаг — и он рухнет без сил. Но вместе с тем казалось, да нет, не казалось, а виделось, как в непроглядно-хмуром небе вкруг него светятся капли падающего с небес дождя.

— Гляньте, гляньте! — вдруг закричал кто-то в толпе, указывая пальцем в ту сторону, где в ясные дни был виден восход. — Звезда летит!

И все подняли глаза к небу и увидели, как с востока на запад, перерезая, рассекая, точно пламенеющим клинком унылую серость небесного свода, летит яркая хвостатая звезда, небесный огонь, предвестница чуда или несчастья.

— Благодарю тебя, Господи, за милость твою! — не отрывая затянутых слезами глаз от обещанного знака, прошептал обессиленный Бернар. — Да свершится все по воле Твоей!

* * *

Мстислав внимательно слушал толмача, пытаясь вникнуть в ситуацию, и без того не простую. Еще вчера он планировал отбыть с дружиной в Новгород и, всем собранным воинством навалясь, одолеть злокозненного супостата, исхитившего наследные его земли. А вот сегодня, поди ж ты, уже идет с войском по чужой земле, не ведая толком, куда следует направить стопы и где искать злого ворога.

И вдруг — нате, явилась откуда ни возьмись дочь этого самого вражины лютого в разбойных лихоимных когтях. И дела вроде бы ему нет до того, оно ж, чем хуже врагу, тем лучше. А все ж негоже девицу на растерзание лютых волков оставлять. Не лепо сие, да и не по христианскому обычаю.

— Спроси его, сколько разбойничков в той шайке, — наконец прервал свое молчание князь.

— Он говорит, около семи десятков, — выслушав ответ, перевел толмач.

— Немалый отряд. — Мстислав оглянулся. Дробить сейчас и без того неполную рать никак не хотелось. Семь десятков лихих вояк при умном голове много чего наделать могут. В чужой земле да в глухом лесу их поди сыщи. Это ж не в чистом поле в честном бою один на один съехаться, а там уж чья возьмет. Тут горы, чащобы да буераки — и трое на одного не много будет.