– Язычники идут сюда, – сообщаю я ей. – Все из Кехси и из других селений. Это безумие. Вы должны уходить.

– Они победят? – спрашивает Сабин.

Я так ошеломлена её вопросом, что не сразу успеваю ответить, но потом говорю резко, мучительно:

– Не знаю.

Смотрю на Котолин. Она качает головой. Видение, должно быть, не показало так далеко.

Выражение лица Туулы непроницаемо.

– Так ты здесь, чтобы освободить нас, волчица?

– Да, – отвечаю я, сглатывая ком в горле. – Котолин…

Выжидающе поворачиваюсь к ней, но она лишь хмурится.

– Я до сих пор не получила извинений от этой Йувви за то, что она натравила на меня своего дикого зверя.

– Пожалуйста, – цежу я. – Котолин, пожалуйста.

Мне безразлично, как жалко звучит моя просьба; отчаяние сковало меня, как лихорадка, и на лбу выступил холодный пот. Если я не могу спасти своего отца, если не могу спасти Вираг, Бороку или Гашпара, где бы он сейчас ни был, это я, по крайней мере, сделать могу.

Бормоча что-то неразборчивое, Котолин протискивается мимо меня и наклоняется к двери камеры, разглядывая замок. Она поёт то с резкими паузами, то скупым полушёпотом, а когда заканчивает, то держит в руке маленький латунный ключ.

– Вот, – фыркает она, вкладывая ключ мне в ладонь. – Теперь я больше не услышу упрёков в моей жестокости.

Моё облегчение мимолётно сладостно. Я проворачиваю ключ в замке и широко распахиваю дверь камеры, а затем и дверь камеры Биэрдны. В груди становится тесно, когда я смотрю, как Туула гладит пушистую голову медведицы, осторожно ослабляя цепи и снимая намордник, а Биэрдна удовлетворённо подёргивает своим мокрым носом.

– Спасибо, Ивике, – тихо говорит Сабин. Вспоминаю, как сильно ненавидела её тогда, в те дни в Калеве. Мой разум полнился подлыми мыслями о том, насколько же она слабоумная, раз думает, что может мирно жить с девушкой из Йувви, когда их разделяет сто лет безобразной истории и много свежей крови. Возможно, тогда я лишь бичевала саму себя, с горечью осознавая, что влюбляюсь в Охотника.

– Есть лёгкий путь из города, – говорю я им, качая головой. – Через казармы Охотников.

– Ни один путь не будет лёгким, – замечает Котолин. – Язычники окружили город с севера. Если хотите уйти, придётся пройти там.

Опускаю взгляд, смотря на лук, который забрала у Охотников; костяшки пальцев побелели.

– Стало быть, ты не уходишь.

– Нет, – говорит она. – Если мы не победим, возвращаться будет некуда – только к залитой кровью поляне в лесу и скоплению горящих хижин.

Я недостаточно умна и не настолько разбираюсь в тактике боя, чтобы понимать, каковы наши шансы. Я знаю лишь, что есть так много волчиц, которые погибнут, куда бы ни пришёлся взмах меча судьбы. Я знаю, что Гашпар всё ещё здесь, – я должна верить, что он жив, пока не увижу, как свет уходит из его глаз. И если я брошу его, то останусь без причала, словно корабль, отправившийся в плавание без капитана, с безумно вращающейся стрелкой компаса, так и не нашедшего свой истинный север. И я знаю, что Ригорзаг не будет безопасен ни для кого из тех, кого я люблю, если только Нандор не умрёт, а память о нём не потонет в сотнях криков.

Вкус имени Бога сладок у меня на языке. Я веду всех из темницы, иду по лабиринту коридоров к двери, ведущей в казармы Охотников. Туула, Сабин и Котолин берут мечи с оружейной стойки; лезвия сверкают серебром, словно рыбьи хвосты. Добавляю в свой колчан все стрелы, какие только нахожу. Дыхание на влажном воздухе вырывается облачками пара. В конце туннеля виднеется бледный свет, словно немигающий глаз, и, вооружившись железом, мы следуем на этот свет, навстречу рёву и рычанию битвы впереди.

Глава двадцать шестая

Устье туннеля выходит на склон холма, заросший ежевикой и кустиками полевых цветов, недалеко от конюшен Охотников. Не успели мы проложить себе путь через изгибающийся папоротник, как я почувствовала что-то мокрое и горячее, брызнувшее мне в лицо. Не более чем в ярде от нас тело Охотника соскальзывает с коня; его грудь вскрыта до красных изгибов мускулов и смятого каркаса костей. Поднимаю руку, чтобы коснуться лица, и когда снова смотрю на пальцы – они темнеют от крови.

Над ним стоит девушка в сером волчьем плаще, взмахивающая длинным тонким мечом. Её чёрные волосы развеваются, словно военное знамя, косы ниспадают на спину. Жофия. Я подаюсь было вперёд, к ней, первый слог её имени слетает с моих губ, но прежде, чем я успеваю произнести хоть слово, мимо проносится Охотник верхом на коне, и его топор отсекает ей голову.

Мгновения тянутся словно в вялой агонии, капая, как расплавленная сталь. Котолин устремляется вниз по склону холма, к Охотнику, быстрая, как брошенное копьё. Туула и Сабин следуют за ней, медведица продирается сквозь папоротники и терновник, оскалившись, обнажив длинные жёлтые зубы. В нескольких футах от меня – там, где упала её голова, – на меня смотрят глаза Жофии, всё ещё сияющие, жемчужные от застывшего ужаса.

Жофия, которая мучила меня, Жофия, которая пела про меня обидные песенки, Жофия, которая красила мне волосы в белый для Охотников, теперь погибла от их топора. Такое чувство, словно я навлекла на неё эту судьбу, словно вся ненависть, с которой я скрипела зубами по ночам, каким-то образом обрела реальную силу. Я открываю рот, чтобы застонать, закричать, но кто-то хлопает меня по лицу и тащит в кусты. Размахивая руками, высвобождаюсь и отползаю прочь, но когда оборачиваюсь, вижу, что «напала» на меня Борока.

– Ивике, – ахает она и крепко обнимает меня.

Я сжимаю её в объятиях так сильно, что кажется, мои ногти проткнут её рыжевато-коричневый волчий плащ, а когда мы снова отстраняемся, слёзы щиплют уголки моих глаз.

– Я думала, ты погибла, – шепчет она. – Когда я увидела тебя там, в плаще Котолин, с волосами, выкрашенными в белый… Я должна была попытаться остановить их.

Всё, что я могу, это покачать головой; это воспоминание кажется давно стёртым, как царапина, затянувшаяся и превратившаяся в небольшой синеватый шрам. Единственное, что сейчас реально, – это звон клинков, вихрь тел и железный привкус крови в воздухе.

– Пожалуйста, – говорю я. – Не высовывайся, пока бой не закончится…

Борока хрипло смеётся:

– Ты не можешь требовать от меня такого.

Я знала, что она так и ответит, но от этого всё равно невыносимо больно. Протягиваю руки и сжимаю её лицо своими окровавленными ладонями; она позволяет, на краткое болезненное мгновение. Но тут