было он вести подневную записку; но поелику дела у него были поду неприятные, то есть прошение на неправосудие, награды за заслуги, и милости по бедности; а блистательные политические, то есть о военных приобретениях, о постройке новых городов, о выгодах торговли и прочем, что ее увеселяли более дела прочих статс-секретарей, то и стала его редко призывать, так что он недели пред нею не был, и потому журнал свой писать оставил; словом, приметно было, что душа ее более занята была военною славою и замыслами политическими, так что иногда не понимала она, что читано было ей в записках дел гражданских; но как умела она необыкновенную остроту разума и великий навык, то тотчас спохватывалась и давала резолюции по крайней мере иногда несколько основательные, однако же сносные, как с кем либо снестись, переписать и тому подобные. Вырывались также у нее незапно речи, глубину души ее обнаруживавшие. На пример: ежели бы я правила 200 лет, то бы конечно вся Европа подвержена б была Российскому скипетру.

Или: я не умру без того, пока не выгоню Турков из Европы, не усмирю гордость Китая, и с Индией не осную торговли. Или: кто дал как не я почувствовать Французам право человека. Я теперь вижу узелки, пусть их развяжут. (Во время разговора Екатерина II вязала чулок. – В. П.) Случалось, что заводила речь и о стихах докладчика и неоднократно, так сказать, прашивала его, чтоб он писал что-то в роде оды Фелице. Он ей обещал и несколько раз принимался, запираясь по неделе в доме; но ничего написать не мог, не будучи возбужден каким либо патриотическим славным подвигом…» (Державин. С. 319–320).

Бывало, что Екатерина II принимала решение по своей прихоти, из личных соображений, желая угодить кому-либо из своих приближенных, а не ради пользы государства и угождая справедливому правосудию. Он согласен, она милосердна, снисходительна к людским слабостям, она сочувствует угнетенным и страждущим, но порой рассердится и выгоняет прочь из кабинета даже в том случае, когда он доказывает ей справедливость своего решения, конечно, он обидится, рассердится, скажет себе, что он не будет с ней откровенным, сдержит свою прямоту, а на следующий день она уже не помнит своего гнева, спросит о жене, скажет ему что-то ласковое и милое, так что он сразу остынет от своего гнева и что-то скажет чистосердечное. Однажды так и случилось, что он не выдержал тона, вскочил со стула и воскликнул:

– Боже мой! Кто может устоять против этой женщины! Государыня! Вы не человек. Я сегодня наложил на себя клятву, что после вчерашнего ничего с вами не говорить, но вы против воли моей делаете из меня что хотите.

– Неужто это правда? – засмеялась Екатерина Алексеевна.

Два года пробыл Державин статс-секретарем в кабинете императрицы. А когда паралич разбил князя Александра Алексеевича Вяземского, который больше тридцати лет прослужил на почетном месте генерал-прокурора, Екатерина II спросила у Державина, кто может заменить его, и внимательно посмотрела на опытного сановника, который давно мечтал о такой должности, но он ответил императрице что-то неопределенное. Платон Зубов тоже не раз спрашивал его о такой замене, но тоже так и не узнал о тайной мечте Державина. Вскоре по двору, в апреле 1792 года, разлетелась весть: генерал-прокурором назначен племянник князя Потемкина Александр Николаевич Самойлов, правитель канцелярии совета, подчинили генерал-прокурору и Тайную канцелярию. И Державин не удивился этому назначению, слишком много подручных Потемкина крутилось около императрицы в эти дни, напоминая о светлейшем князе, почившем в 1891 году, и она сама проливала слезы, вспоминая сладостные дни дружбы с ним, любовные сцены и деятельность его на юге России.

Во время очередной встречи с Державиным императрица попросила его принести свои примечания к сенатским запискам, как она повелела в свое время.

– Принеси же их завтра ко мне.

Прочитав записки, императрица снова вызвала Державина и сказала ему:

– Дельные примечания. Отдай их новому генерал-прокурору и объяви от меня, чтоб он поступал по ним и во всех делах советовался с тобой.

Потом она тоже самое сказала и Самойлову. Вскоре Державин был в канцелярии генерал-прокурора и принимал участие в обсуждении одного из спорных дел. Но мнения Державина и Самойлова разошлись, приняли решение Самойлова, и это продолжалось не раз. В их спор постоянно вмешивался правитель канцелярии П.А. Ермолов, которого тут же поддерживал Самойлов, и Державин почувствовал, что участие его в сенатских делах бесполезно. Разноречивость мнений Державина и Самойлова чаще всего приводили к разладу, и вскоре Державина перестали приглашать на заседания. Тем более что генерал-прокурор Самойлов по завещанию князя Потемкина получил часть земли в польских губерниях и он захватил, отстранив других наследников, большую часть этих земель. Графиня Браницкая с помощью Державина подала жалобу в 3-й департамент Сената, затем дело перешло в общее собрание Сената и единогласно решено было в пользу графини и ее соучастников. Естественно, после этого решения Сената Самойлов имел серьезный разговор с Державиным.

2 сентября 1793 года Державин был назначен сенатором и ему пожалован орден Святого Владимира 2-й степени по случаю заключения с Оттоманской империей Ясского мира.

В эти дни Державин зашел в аппартаменты Платона Зубова и просил передать императрице глубокую благодарность за орден и назначение сенатором.

– Неужто доволен? – спросил Зубов.

– Как же, – отвечал Державин, – бедному дворянину, без всякого покровительства служившему с самого солдатства, не быть довольным, что он посажен на стул сенатора Российской империи? Ежели кто почитает их, то есть сенаторов, ничтожными, то я сумею снискать себе уважение. «В записках своих Державин говорит, что во все время служения в звании сенатора он, невзирая ни на какие лица и обстоятельства, строго стоял за соблюдение правды и законов и вел постоянную борьбу то с самими сенаторами и даже генерал-прокурорами, когда они действовали вопреки своим обязанностям, то с обер-прокурорами и обер-секретарями» – так писал Я. Грот, анализируя деятельность Державина, в том числе и по «Запискам» самого Г. Державина (Грот. С. 429).

Часть шестая

Итоги царствования Екатерины Великой

1. Великий князь Павел Петрович

«Мне вот уже 30 лет, – писал великий князь Павел Петрович графу Николаю Румянцеву, – а я ничем не занят. Спокойствие мое, уверяю вас, вовсе не зависит от окружающей меня обстановки, но оно покоится на чистой моей совести, на сознании, что существуют блага, не подлежащие действию никакого земного могущества и к ним-то и должно стремиться. Это служит для меня утешением во многих неприятностях и ставит меня выше их; это