Ни одна из них не заметила неслышно подошедшего к ним лысого пожилого мужчину в рыжей кашае. По его лицу то тут, то там вспыхивали черные руны. Скрученные пальцы с сильно отросшими и неровно поломанными ногтями сжимали шахматную доску и мешочек с фигурами. На тонком запястье болталась почти прозрачная тонкая нить, тянущаяся вглубь центрального храма, и Лана откуда-то знала, что там притаилось нечто кровожадное.

«Из череды вероятностей», — вспомнила она и вздрогнула, как наяву представив мясных големов. Человеческое тело переламывалось таким образом, что ноги и руки выгибались на манер паучьих лап, а отрубленная голова ставилась поверх опрокинутого навзничь туловища. Зубы магией и ядом стачивались в острые треугольники, способные прогрызть кости. В последнем Лана убедилась на собственном опыте: в череде вероятностей она попыталась убежать от Сецуну Абэ, а перед ней сейчас был он, и его големы сожрали ее заживо.

Сецуну же, как ни в чем не бывало, продолжил:

— Во время войн двух рек женщин насиловали воины и с той, и с другой стороны. И никто — ни жертвы, ни насильники, не испытывали особого удовольствия. Да и потомства никто из них не понес. После вынужденного заключения мирного соглашения, клан охотников время от времени похищал людей. И не только для того, чтобы пить кровь — они хотели вывести гибридную расу, но научились лишь маскироваться под людей, как вот она, — Сецуну кивнул в сторону Шанкьяхти, но смотрел на Лану.

Его слегка вытянутые зрачки сверкали нездоровым огнем, глаза не мигали вовсе.

— Почему меня не увели силой? — настороженно спросила Лана.

— Иллеа-хи наложила проклятие, из-за которого этого сделать нельзя. И она, — снова кивок на Шанкьяхти, — стала звать. Но не для того, чтобы спасти, нет. Тебя бы заставили пройти через ритуалы, высосав Искру Огня. А если б ты выжила, осталась бы игрушкой клана охотников. У них давно не было игрушек — со времён Агни.

Шанкьяхти фыркнула, но не стала возражать. Она тоже чувствовала затаившуюся неподалеку смерть.

— Она сказала, что меня осквернили, — раз Сецуну охотно отвечал, стоило этим воспользоваться, что Лана и сделала.

— Теперь от их ритуалов никакого толку. Можно, конечно, надеяться, что яд моих големов очистит тебя от растущей внутри чужой крови. Чтобы вытянуть чистый концентрат силы, в носителе не должно быть примесей…

— А можно говорить не загадками?

Мужчина выставил перед собой руку с мешочком и пошумел находящимися внутри фигурками.

— Хочешь разговора — сыграй со мной. Будешь выигрывать — буду отвечать на вопросы. Проигрывать — задавать их стану я, — он выдержал паузу и обернулся к храму. — Но можешь попробовать отказаться.

Лана, неосознанно ища поддержки у Шанкьяхти, посмотрела на нее и увидела, как та напряжена. Кажется, в этот раз она ошиблась в собственных силах и судорожно соображала, что теперь делать. Лана посмотрела в ту же сторону, что и Шана, и вздрогнула, неосознанно подавшись назад. На пороге центральный храма выстроились в ряд шесть големов, в одном из которых Лана узнала Игоря.

— Ладно, — видя ее недоумение, Сецуну расплылся в улыбке, обнажив такие же треугольные зубы, как и у его монстров, — этот ответ бесплатный. Потомственный творец Игорь Голицын получил первое задание от Конклава — присмотреться к дочери Виктора Смирнова. Никак не могли понять: кто из двоих детей с Искрой, а кто в довесок. А после того, как ты заложила Яме свой огонь, Игорь был первым, кого ко мне отправили. Славно вопил.

Пока Сецуну говорил, голем-Игорь потихоньку приближался, но стоило тому замолчать — голем остановился.

«Запугивает», — поняла Лана и снова обвела взглядом големов.

Некоторые из них казались смутно знакомыми, но не все. Должно быть, конклав посылал разных людей, надеясь, что Сецуну не станет подозревать всех. Он же оказался слишком хорошим стражем и убивал всех: причастных и не очень. И Лану тоже, скорее всего, убьет. И все, что она могла, только отсрочить смерть.

— Хорошо, — она решительно кивнула. — Давай сыграем.

Сецуну, словно того и ждал, сел на землю там же, где стоял, разложил перед собой доску, которая только казалась шахматной, но таковой не являлась, высыпал фишки с синими и красными иероглифами. Стал методично разделять их на разные кучки.

— Садись, — он, не глядя, кивнул на место напротив. — Ты будешь играть за синих — судя по твоим глупым ошибкам, ты им так и так подыгрываешь.

Лана, не желая, чтобы големы снова начали приближаться, молча села и стала собирать выделенные ей фишки, после чего расставлять их, как Сецуну свои. Игра была ей незнакома, а значит, ответы на вопросы она не получит. Зачем тянуть время, она не знала — надеяться не на кого. Дэн в тюрьме. Конклав твердо намерен обвинить его в совершенных маньяком убийствах, а, значит, Дэна ждет разве что расправа. Если, конечно, настоящего маньяка кто-нибудь не найдет и не призовет к ответу. Но тут скорее сама Лана уничтожит Сецуну с его мясными големами, чем настоящего убийцу найдут. Соклановцы Шанкьяхти? Наверное, если бы та могла, притащила бы их сразу. Так что хочешь не хочешь, а все равно сегодня умирать.

— Я бы дал тебе право первого хода, но ты такая тупая, что даже не знаешь, как называется эта игра, — заговорил Сецуну, заставив Лану вздрогнуть от неожиданности. — Тебе ведь уже говорили, что ты тупая?

Дэн. Не напрямую, но говорил. Да и те, кто отказывался что-либо объяснять, мотивируя, что она не поймет, имели в виду то же самое. Значит, плюсуем сюда Яна — не один раз, кстати. Мама — случалось и не только в детстве. Один раз Мила, но это касалось выбора краски. Если хорошо подумать, всегда объяснял лишь Петр Евгеньевич, никогда от нее не отмахиваясь. Особенно тогда, когда Лана не помнила.

Сецуну сделал первый ход и выразительно посмотрел на нее. Делать вид, что задумалась, было глупо, и она, выбрала ту же фигуру, что и он, только у себя, и повторила ход. Он долго смотрел на нее, не сводя своих немигающих глаз, а зрачок стал как будто бы уже.

— Повторяешь за другими. Несамостоятельная? Не имеешь собственного мнения? Безынициативная? НИКАКУЩАЯ?! Или все-таки просто тупая, и дело касается только сёги?

Не только. Ей все время приходилось себя одергивать, чтобы не повторять за другими. Не рисуй — рисует Мила. Не пиши — это привилегия Яна. Потом, став старше, она поняла, что никому не сдались ее попытки в индивидуальность, а чужое мнение, выданное за свое собственное, очень даже приветствуется. Сначала это были уроки литературы, потом видео-блоги, про разговоры с врачами вообще отдельная песня. Тупая и безынициативная — замечательное комбо. И остальные обвинения тоже к ним.

«Меня не интересует, что думает твоя мать! Ты чего хочешь? В Сорбонну или в СПбГУ?»

Да, точно. И еще одно очко в пользу Петра Евгеньевича, которому было важно ее мнение.

— Просто тупая, — Лана в упор посмотрела на Сецуну, тот недобро усмехнулся и сделал ход.