Гилберт Гиффорд был арестован сразу по прибытии в Рай[121]; ему предоставили выбор: подвергнуться пытке или стать двойным агентом и работать на Уолсингема. Он сразу согласился, и его, демонстрируя поразительное пренебрежение требованиями безопасности, поселили в Лондоне с Томасом Филипсом, шифровальщиком и главным помощником Уолсингема. Морган по-прежнему был полностью убежден в честности Гиффорда и написал ему теплое рекомендательное письмо, которое надлежало показать Марии. Гиффорд также вез с собой корреспонденцию из парижского посольства за последние несколько месяцев, поэтому Филипс нанес Паулету визит, чтобы организовать его приезд и бесперебойную доставку писем к Марии и от нее.

Филипс обеспечил Гиффорда секретным шифром, которым должна была пользоваться только Мария, — на самом деле большая часть полученных ею в Чартли писем вышла из-под пера Филипса. Уолсингем позаботился о том, чтобы информировать Елизавету, так что в апреле она сказала французскому послу: «Я знаю все, что происходит в моем королевстве… Я знаю, какими уловками пользуются узники».

16 января 1586 года Мария встретилась с Гиффордом и, преисполненная радости, впервые за целый год прочла адресованные ей письма. Помимо официальной переписки между королевой и ее посольствами, Морган писал ей длинные, полные сплетен письма о том, что происходит в королевских семьях Европы, открывая ей окно в мир, в котором она раньше жила и от которого теперь была отрезана. Гиффорд также объяснил Марии и ее секретарям ту систему, которая теперь должна была обеспечить сообщение с внешним миром. Марии надлежало диктовать письма Но или Гилберту Кёрлу, своему конюшему, порой выполнявшему секретарские обязанности, а они затем должны были представить ей чистовую копию письма, или «минуту». Получив одобрение Марии, секретари затем должны были зашифровать письмо, используя шифр, предоставленный Филипсом. Затем письма надлежало положить в кожаную сумку, ее в свою очередь помещали в пустую пивную бочку, которую отправляли в Бёртон, чтобы заново наполнить. В Бёртоне сумку передавали Гиффорду, который либо вручал ее содержимое Филипсу в Чартли, либо скакал в Лондон. Там письма расшифровывали и показывали Уолсингему, прежде чем передать во французское посольство, переправлявшее их дальше Моргану. Если письма предназначались для Марии, процесс повторялся в обратном порядке. Возчика всегда характеризовали как «честного малого», но, поскольку его жена передавала сумку в его отсутствие и не подозревала о получаемом им вознаграждении, в его честности стоит усомниться. Гиффорд сказал о нем: «Никогда не встречал такого удачливого мошенника». Система была очень проста, и Мария поверила, что все получаемые ею через этот канал письма надежны. Гиффорд настолько уверился в благоволении Марии, что даже попросил ее обеспечить его пенсией за труды.

Мария была обманута этой уловкой и немедленно написала Моргану: «Сердечно благодарю вас за этого курьера (Гиффорда); я считаю, что он стремится зарекомендовать себя честным поведением». Филипс был, вероятно, счастлив прочесть это письмо. Мария описывала его следующим образом: «Этот Филипс невысокого роста, стройный, с волосами темно-рыжего цвета на голове и ярко-рыжей бородой, лицо его изъедено оспинами, он близорук, на вид ему лет тридцать, и он, говорят, человек секретаря Уолсингема». Он не только успешно организовал систему коммуникации при помощи пивоваров и возчика, которым платили как он сам, так и Мария, но также собирал информацию для своего господина Уолсингема. Тому, в свою очередь, нужно было лишь подождать, пока Мария не окажется замешанной в заговоре, который можно будет с разумными основаниями счесть изменническим в рамках акта об ассоциации. Нет свидетельств того, что Уолсингем прямо поощрял возникновение такого заговора — ему не было в том нужды, — но если бы заговор появился, он узнал бы о нем, пожалуй, раньше самой Марии. Силки были расставлены, колокольчики вот-вот могли зазвенеть, все, что оставалось сделать Уолсингему, это дождаться появления жертвы.

В феврале Марии подарили новую кровать. Паулет счет «немилосердным отказывать», и в конце месяца к Марии прибыл месье Арно из французского посольства в Лондоне. При их разговоре присутствовал вечно бдительный Паулет; он запаниковал, когда Арно оставил в подарок Марии пояс с серебряными кружевами, а также книги с таблицами, скорее всего альманахи, для Но. Мария дала Арно 500 крон, и Паулет, сильно встревоженный последними письмами, полученными от Филипса, боялся «передавать пояс, таблицы или что-то подобное» и без промедления отослал все подарки Уолсингему.

Такая бдительность была необходимой, так как 16 марта Мария предложила Шатонефу пересылать тайные письма в подошвах туфель. Посол отверг эту идею, поскольку он скорее всего знал, что всю корреспонденцию читают, а длинные письма от Моргана и епископа Росского написаны рукой Филипса. Мария использовала не взломанный шифр для переписки с изгнанным испанским послом Мендосой, но тот сообщал, что ни Екатерина, ни Генрих III не желали «быстрого покорения Англии и наказания ее королевы». Филипп Испанский в принципе был согласен на восстановление Марии на престоле, как и папа, но ни один из них не предлагал ничего реального.

Мы уже видели, что в прошлом немало романтически настроенных молодых людей готовы были рискнуть жизнью ради освобождения Марии и возведения ее на английский престол. Но к 1586 году центр внимания сместился. Теперь заговоры касались Марии лишь постольку, поскольку она стабилизировала бы ситуацию с политической точки зрения и вознаградила бы заговорщиков после убийства Елизаветы. Смерть Елизаветы явилась бы мощным ударом по ереси и была бы, как ошибочно считали многие, санкционирована буллой об ее отлучении от престола и одобрена католическими державами континентальной Европы. Мендоса сгорал от ненависти из-за своего позорного изгнания и обещал военную помощь Испании, не имея на то полномочий от Филиппа II. 12 мая он сообщил испанскому королю: «Четыре высокопоставленных человека из Англии, принятых при дворе королевы, уведомили меня о том, что уже три месяца обсуждают свое намерение убить ее». Мария заверила Мендосу в том, что, если Яков останется протестантом, она завещает Испании все свои права на английскую корону. Вокруг Мендосы кружил Джон Баллард, порой известный как Фортескью, священник-фанатик, веривший, что его богоданной миссией является убийство Елизаветы. Бёрли говорил о нем, что тот был «человеком тщеславным и стремившимся к самовосхвалению и вмешивался в дела выше его понимания». Все эти заговорщики постоянно контактировали с Морганом и Пэджетом, а всю их переписку с Марией читал Уолсингем. Об их планах историк-иезуит отец Дж. Г. Поллен сказал: «У штурвала стоял лунатик. Кораблекрушение было неизбежно».

Баллард тайно пробрался в Англию и обратился к сэру Энтони Бабингтону. Бабингтон был богатым 25-летним католиком из Дербишира. Он провел некоторое время в свите Шрусбери как его подопечный и в этот период, несомненно, проникся романтической страстью к королеве-узнице. Он посещал Францию и встречался с Морганом, однако теперь он превратился в центр группы друзей-католиков в Лондоне. Их привлекала не только его истовая вера, но и щедрость, с какой он распоряжался своим богатством. Одним из заговорщиков — собратьев Бабингтона был Джон Сэведж, не отличавшийся умом фанатик, который сказал ему, что в любое время готов убить Елизавету. Когда Бабингтон предложил ему отправиться ко двору и исполнить свое намерение в тот же день, Сэведж ответил, что не может появиться при дворе, не «имея нарядов». Бабингтону и его собратьям для успеха не хватало безжалостной деловитости; их фанатизм настолько мешал им трезво рассуждать, что они даже позировали для заказанного группового портрета.