что я стану княгиней в Киеве. – Губы Ульвхильд улыбнулись, но глаза остались равнодушны. – Я знаю, нет твоей вины в том, что обещания не сбылись, но не думаю, что мне стоит так скоро вновь пытаться запрыгнуть на того же коня.

– Ульвхильд, милая! – Карл протянул к ней руку. – Ни я, ни твой отец, ни Хельги не думаем тебя неволить. Но если бы ты согласилась, я бы умер спокойно.

– Ты и не думаешь еще умирать! – почти весело возразила Ульвхильд.

– В жизни моей нет большого смысла, если на тебе мой род прервется. У меня болит в груди от мысли, что моя внучка, такая молодая, красива, здоровая, во всем превосходящая всех женщин, кого я знаю, не уступающая Бранеславе и любой из ее дочерей, – так и завянет унылой вдовой. Такая доля не по тебе. Думаю, твой отец со мной согласится. – Карл взглянул на Олава.

Олав слушал их не вмешиваясь, и лицо его не выдавало мыслей. Пожелай Ульвхильд принять сватовство Рагнара, он не стал бы возражать. Этот союз дал бы ей все то же самое, что и первый, а Хольмгарду открыл бы выход на греческие торги.

Но если у дочери не лежит душа к браку с Рагнаром сыном Хельги, отец не собирался ни понуждать, ни упрекать ее. Последнее лето многое изменило. После возвращения сыновей Альмунда Олав непрестанно думал об их открытиях, о возможности союза с булгарским царем Алмасом, что дало бы выход на торги Хорезма, откуда в обмен на куниц и бобров привезли бы те же шелка и красивую посуду, золото и серебро, но без необходимости кланяться и хакан-беку Аарону, и князю Хельги. Такие дела не решаются за день, они не решаются и за год, здесь предстояло еще много думать, посылать послов, ждать, договариваться, торговаться… Но надежды были вполне здравые: булгарам не по душе платить дань хазарам. Булгарский купец Мамалай, которого сыновья Альмунда привезли с собой в Хольмгард, рассказал ему, что в Булгарской земле немало последователей сарацинской веры, называемой ислам, есть даже большое святилище – мечеть, и Алмас-кан подумывает принять эту веру для себя и для всех булгар. Это обеспечит ему как союз с Багдадом, так и войну с Итилем. Не глупец же он, чтобы отказываться от дружбы русов, которые только что показали себя людьми сильными и удачливыми? А при таком положении дел иметь дома незамужнюю дочь, к тому же молодую и прекрасную, – весомое преимущество. Не так чтобы Олав замышлял предложить Ульвхильд в жены Алмас-кану или еще кому-то в той стороне света, но распоряжаться ее судьбой второпях не следовало. Любой владыка, имеющий дома дочь-красавицу, кажется более привлекательным союзником, чем таковой не имеющий. Даже это жуткое чудовище, Амунд плеснецкий, как рассказывал Карл, делался шелковым перед Хельги Хитрым ради его дочери Брюнхильд…

Этими мыслями Олав не делился ни с дочерью, ни даже с женой. Следовало выждать и посмотреть, к чему покатится судьба. Появятся ли новые вести от хазар, как пойдут дела у Хельги Хитрого? У булгар? Ульвхильд молода, и еще немало лет ее можно приберегать, как Амунд приберег нож в сапоге для решающего удара.

Да и Рагнар молод. Подождет…

– Сдается нам, что госпоже Ульвхильд еще рано думать о другом браке, – с доброжелательным сочувствием, свойственным ему, первым заговорил Альмунд, пока прочие гости йольского пира дивились этой новости. – Она овдовела лишь полгода назад, а узнала об этом совсем недавно. Нужно дать ей время забыть прежнего мужа, а иначе сходство с ним второго…

Он запнулся, сомневаясь, утешит Ульвхильд это сходство или, наоборот, огорчит.

– Дело не в том, что прошло мало времени. – Ульвхильд подперла подбородок кистью, на запястье ее качнулся браслет из кольчужной ленты. – Я не намерена выходить ни за Рагнара сына Хельги, ни за кого другого. Носящей «печальные одежды» не пристало принимать сватовство, а я не сниму их, пока мой муж не будет отомщен. Я дала обет, и все вы были свидетелями. Правда же, Альмунд?

– Это правда, – озабоченно подтвердил Альмунд. – Но тебе ведь известно, что месть хазарам – непростое дело, за него сам Хельги Хитрый пока не берется. Так ведь, Карл?

– Хельги – слишком знатный и прославленный человек, чтобы мог подвергать сомнению свою честь, оставляя без последствий убийство сына, – медленно заговорил Карл. – Но вы знаете пословицу: «Только раб мстит сразу»…

– А трус – никогда! – выкрикнул со своего места Годред. – Хакан-бек – не тот противник, которому легко отомстить. Но кое-что сделать все же можно.

– Что, по-твоему, можно сделать? – Сам Олав воззрился на него в удивлении.

Ульвхильд переменила руку под подбородком и тоже устремила взгляд на Годо. Впервые за долгое время на дне ее равнодушных глаз зажглась искра жизни.

– Чтобы пойти на город Итиль, нужно немалое войско, – продолжал Годо. – Мы с братом и наши спутники знаем силы хазар. Мы испытали их на себе. – Он показал на три красных шрама у себя на лице. К зиме заморский загар путешественников побледнел, и шрамы стало видно еще лучше. – Но робостью от этих ран мы не заболели. Если собрать дружину – а у нас есть смелые и опытные люди, – можно сделать набег на окраины хазарских владений. Там, куда не дошел Хельги. Скажем, городки на реках, ведущих от Оки к Ванаквислю. Мы видели их, когда шли к Хазарскому морю. Можно напасть, разорить их, взять там добычу и полон. Это, конечно, будет не то, чтобы убить сына у самого хакан-бека, но пусть хакан-бек поймет, какую глупость сделал, поступив с нами так вероломно. Русы – не те люди, которые позволяют обманывать, предавать и убивать себя безнаказанно. Мы этой же зимой разорим несколько хазарских городков, и пусть хакан-бек ждет, что летом или следующей зимой мы придем снова, проникнем еще глубже в их земли. Мы не дадим им забыть их подлость и заставим пожалеть о ней.

Едва он умолк, как за всеми столами разом мужчины закричали, выражая одобрение. После того как Годред сын Альмунда привел домой войско, пройдя с ним через Утгард, сохранил и привез богатую добычу, открыл при этом неведомые земли и незнаемые пути, любой в Хольмгарде и многие в округе готовы были идти с ним хоть в Ётунхейм. Иные из ратников всем сердцем радовались возвращению домой: они уже намеревались жениться, придирчиво выбирали невест и готовились летом, когда домашняя скотина выкормит детенышей, обзавестись двором и хозяйством. Они достигли того, чего желали, собираясь за море, и больше их никто не заставил бы поднять