«Как он точно определил всех их одним черным именем — легион! — поразился Викентий Алексеевич. — В каждом из тех несчастных — бес. От сущих ч…тей до мелких бесов. В моей плоти тоже вот… И только самому Господу или Архистратигу Михаилу под силу такой экзорцизм[121]— всех их изгнать. Как бы собственное-то тело очистить хоть от одного, зато какого матерого — магистра ложи…»

В глубине души Думанский опасался, что если оставшиеся списки будут искать дотошные полицейские, то непременно проверят обе бочки, а ему совсем не хотелось, чтобы они нашли шкатулку с фамильными драгоценностями Молли, было бы неприятно, чтобы личных вещей возлюбленной в очередной раз касались чужие руки, и уж совсем недопустимым казалось впутывать в это грязное дело ее чистое, святое для него имя.

— Да, это так, — сказал наконец Думанский. — Не смею скрывать, у меня есть еще и столичный список. Он надежно спрятан в другом месте. Где именно — вы уж не обессудьте! — сказать не могу, покажу сам, лично.

— Надеюсь, он спрятан в надежном месте — у меня нет оснований вам не доверять, коллега. Пусть он пока что там и остается. Это будет наш главный козырь!

Пустим пока что в ход сведения по Первопрестольной, а уж если что-то с ними случится, мы с вами тогда найдем способ добраться с петербуржскими до самого Государя.

— А может быть, лучше будет опубликовать их в газете? — предложил Думанский.

— Неплохая идея! — воскликнул Алексей Карлович. — Но сперва надо доказать, что эти бумаги — не фальшивка.

— А я в качестве доказательства не подхожу? — бесхитростно спросил адвокат.

— Я ведь уже сказал, Викентий Алексеич, вы-то и есть самое настоящее неопровержимое доказательство, поэтому мы вас будем беречь! Только одно остается все же не совсем понятным для меня — зачем этим алчущим власти монстрам понадобилось реинкарнировать именно вас? Возможно, вы вели какие-то серьезные дела, связанные с политикой, с доступом в самые высокие сферы влияния?

— Нет! — Думанский даже брезгливо поморщился. — Никаких особых дел я не веду и в тайны мадридского двора не посвящен. Я вообще, до тех пор пока не оказался в этом положении, старался быть подальше от политики. В основном практика была уголовная, а последний процесс — дело Савелова, как вы помните…

Шведов не удовольствовался подобным объяснением:

— Нет, вы сами посудите: какой-то незнакомец, иностранец занял ваше место в обществе. Вы же понимаете — это серьезнейшая операция, сложный ритуал! Им нужно было время, чтобы как-то выйти на вас, подготовить все доскональнейшим образом. Спрашивается: для чего столько хлопот? Какая им была выгода заполучить именно ваше положение, ваше тело? Нам просто необходимо это выяснить, иначе можно упустить очень важную нить заговора.

Адвокат озадаченно молчал: он по-прежнему не видел в своей персоне ничего значительного.

— Ну да ладно, к этому мы еще непременно вернемся. — Полковник сам торопился сообщить Викентию Алексеевичу другую важную информацию. — Я только что получил данные статистики по Уголовному департаменту относительно количества неопознанных тел из найденных захоронений. Кроме того, я запросил сведения в Штабе пограничной стражи по количеству иностранных подданных, въезжавших из-за рубежа и покидавших пределы Российской Империи. Разница цифр полностью подтверждает сказанное вами и мои собственные предположения. Как же мы до этого раньше не додумались! Как же можно быть такими наивными простаками! По сути дела, у нас уже давно имеет место скрытая интервенция! Выехало примерно в десять раз меньше, чем въехало. Никто никогда и не думал заниматься этой статистикой — преступное прекраснодушие! И притом еще два года назад такого не было. В Штабе пограничной стражи довольно наивно полагают, что за последние годы жизнь в России стала настолько привлекательной, что все въезжающие остаются у нас насовсем.

Должен сразу предупредить вас, Викентий Алексеевич: несмотря на мое полное к вам доверие и единодушие во взглядах на ситуацию, вам, тем не менее, некоторое время все же придется провести в камере под замком. Думаю, не стоит убеждать, что в городе вам появляться опасно, особенно после недавнего «шума» на Семеновском мосту, за что разыскивают Кесарева, то есть, простите, вас. Вы ведь, увы, в облике того человека, на которого в том числе «повешены» все нераскрытые убийства; вас ищут и жандармерия, и бандиты, и масоны. Да, положение ваше, прямо скажу, незавидное! Не хотелось бы оказаться в вашей, простите, шкуре… Посему для всех вы должны оставаться арестованным. Так что, Викентий Алексеевич, уж не обижайтесь, но я вас отсюда никуда не отпущу. Для вашей же безопасности! Здесь вас никто не будет искать. Согласно документам, которые я только что подписал, Кесарев «передан» в жандармское ведомство. Им же я направил бумагу, что вы будете нужны мне еще в течение трех суток для оказания медицинской помощи и дачи дополнительных показаний уголовной полиции. В моих полномочиях задержать вас максимум на три дня, но уверяю вас — за этот срок мы успеем сделать все необходимое!

— Получается, я как Фигаро, тут и там одновременно, а по сути — совсем наоборот, — невесело усмехнулся Викентий Алексеевич.

— Не будет ли еще какой-нибудь просьбы, коллега? — поинтересовался перед уходом Шведов.

— Да, я хотел попросить об одной деликатной вещи. Здесь, к сожалению, почему-то нет иконы. Какое же может быть жилище человеческое без образа Божия? Пусть это даже камера, но…

— Конечно, я вас отлично понимаю и это досадное недоразумение исправлю. Все, что скажете. Я, кстати, уже распорядился: сейчас вам доставят горячий обед из ресторана гвардейского Офицерского собрания.

Некоторое время спустя в камеру внесли образ Божией Матери «Всех Скорбящих Радость» в серебряном окладе с жемчугом — с потемневшим, принявшим много людских бед и скорбей ликом старинного письма. В углу под ним поместили и неугасимую лампадку: это наполнило душу адвоката давно не испытанным покоем и надеждой на то, что промысел Божий, несмотря ни на что, осуществится и утешенные агнцы будут отделены от козлищ, которые понесут неминуемую кару…

Прошли сутки, но Шведов так и не появлялся. Сначала Думанский ждал его, вскакивая при каждом звуке шагов в коридоре, затем принялся молиться, положившись на Божественное Провидение. Ночью ему приснился невероятно странный и на редкость неприятный, неутешительный сон-фантасмагория.

Некоторое время он не мог прийти в себя, но потом решил, что все это — следствие сильного утомления и переживаний последних дней.

Прошли еще сутки. Почетному «арестанту» приносили еду из ресторана, даже без просьбы предоставили свежие газеты. Но это уже не радовало. Время тянулось мучительно долго, в голове постоянно прокручивались события последних дней. Мысли постоянно возвращались к странному сну: неужели все так и было? Нет, это чересчур ужасно! Но интуиция вкупе с неумолимой логикой твердили Думанскому, что из всех возможных вариантов развития событий этот — самый вероятный. Две вещи более всего занимали Викентия Алексеевича в его «спасительном заточении» — поиск причины его собственной реинкарнации и глубокая, возможно, впервые в жизни столь проникновенная и откровенная молитва. «Чем я, один из множества русских законников, честно исполняющих свой долг на не столь уж видном и уж совсем не спокойном, теплом месте, мог привлечь внимание этих стяжателей власти, денег и славы?!» Чем больше он погружался в молитву, тем яснее понимал одно: в последние годы он медленно, почти незаметно для самого себя, не то что для окружающих, отдалялся от Бога, и вера его, по мере этого отдаления, начинала охладевать. В храм ходил нечасто, оправдывая это небрежение служебной занятостью, утренним и вечерним правилом часто пренебрегал как «формальностью». Думанский попробовал вспомнить, когда в последний раз причащался, выходило, что не менее полугода назад. «Чему я еще удивляюсь! Там, откуда уходит Бог, где нет подлинного мира и почтения к ангелу-хранителю, освобождается место для всякой нечисти, для бесов с их кознями. Тот человек, каким я стал за эти годы, и сделался легкой добычей для ловцов душ человеческих! Еще хорошо, что отняли тело, но если и дальше удаляться от исконной веры отцов, в которой всё для русского человека, во что бы то ни стало заполучат и душу. Избави Господи! Владычице усердная, укрепи меня на камне Веры, не выдай вечной души моей на поругание клевретам сатанинским!» Однажды Думанский попробовал занять себя чисткой «именного» смит-вессона, разобрал его было и ужаснулся: «Разве я, сугубо штатский, призванный не убивать и калечить людей, а наставлять на путь истинный и спасать, мог еще недавно помыслить, что не то что лишу кого-нибудь жизни — пусть даже отпетого негодяя, хотя бы и масонского цепного пса, как там, на мосту, — но вообще буду иметь дело с оружием, пускать его в ход! Викентий, что же дальше-то будет?!» И он опять вернулся к дающей утешение и надежду молитве.