Строго логический ум Шведова продолжал требовать определенности:

— У вас всё инфернальные фантазии! А доказательства, батенька? Юридически неопровержимые доказательства — где они?! Ну, допустим, я вам поверил, только как вы себе представляете передачу подобной информации Семенову? Не говоря уже о докладе самому Государю Императору!

— Не знаю. Вы мне не верите. Но я вас очень прошу: возьмите старые письма из моей конторы и сравните почерк с сегодняшней запиской. Да что там почерк — я вам по каждому делу могу рассказать такие подробности, которые известны только настоящему Думанскому. Если угодно, проэкзаменуйте меня! А ротмистра Семенова я, между прочим, письменно предупреждал о масонских угрозах Савелову еще до несчастья, которое со мной стряслось, но, видимо, нельзя надеяться на нашу почту… Я подписался «правоведом».

— Чего захотели! Вы еще рисковали — строго конфиденциальную информацию простым письмом! Ну да, были письма…

С этими словами Шведов вызвал охранника и удалился. Через четверть часа он вернулся с самым озабоченным видом, держа в руках бумаги, имевшие отношение у Думанскому.

— Вот здесь, среди прочих документов, есть объяснительная записка адвоката Думанского по делу Сатина, — заявил Алексей Карлович, вынув из папки исписанный каллиграфическим почерком листок. — Извольте писать под диктовку.

«Кесарев» с готовностью взял перо и бумагу, а Шведов, стоя сзади и глядя пишущему через плечо, отчетливо диктовал:

— «Мой ассистент Алексей Иванович Сатин за время службы в адвокатском бюро вел следующие дела: промышленника господина О. В. Быстрова, купчихи Первой гильдии Н. X. Сегодняевой, графа фон Бауэра…»

Соответствие почерков было на лицо.

— Но как же, как это возможно — эта внешность… Такая чудовищная метаморфоза! Нет, не понимаю… Я взял бумаги с вашими письменными показаниями, которые вы давали по делу Сатина, и сравнил их с запиской, которой вы вызвали меня сюда. И, кстати, последнее письмо я получил только сегодня, несколько минут назад… Что за фокусы?! Всё один к одному. Не надо быть светилом графологии, чтобы прийти к окончательному выводу: все четыре образца написаны одной рукой, то есть вами. Все это, конечно, немыслимо, но тем не менее все мои сомнения относительно вас окончательно развеяны.

— Будет лучше всего, если вы сейчас же лично поедете и лично заберете попавшие ко мне секретные документы масонов…

— Я распорядился: вас осмотрит врач, вам вернут ваши вещи, принесут другую одежду и покормят. А кстати, что вы имели в виду, когда говорили мне тогда о пресловутых захоронениях?

— Итак! — вернулся к своей мысли Думанский. — В отношении доказательств — здесь же простейшая арифметика! Имеем тысячи неопознанных трупов, не объявленных в розыск ни у нас в Петербурге, ни в губерниях, а уж тем более за границей, но вы не поленитесь, сделайте простой запрос в Таможенное ведомство, в Штаб пограничной стражи — кто там еще этим занимается? — выясните, сколько иностранных подданных ежегодно пересекает рубежи Империи в обоих направлениях. Вы тут же убедитесь, что разница оставшихся в России и выехавших назад как раз и составит, с определенной погрешностью разумеется, искомое число, совпадающее с количеством невостребованных, неопознанных трупов!

Шведов захлопал глазами:

— Хм… Вообще-то резонное, но… по-моему, слишком смелое предположение.

— А нам уже некогда бояться — права не имеем, дорогой вы мой Алексей Карлович, время не позволяет бояться, время не ждет! Нужны неопровержимые доказательства, я вас правильно понял? В таком случае откройте письмо, которое только что вам подали и которое вы еще не соизволили распечатать. Там я подробно расписал, где лежат бумаги, о коих до сих пор шла речь. Это скандальные, изобличающие документы. Убедитесь сами: отправьтесь с нарядом в дом терпимости на Гороховой, тот самый, где убили Савелова. Там на чердаке, возле выхода на крышу, в северо-западном углу, я спрятал мешок с частью масонского архива, происходящий из нового дворца князя Мансурова графа Сорокова-Лестмана. В этой папке подробнейшие списки всех несчастных государственных лиц, кого заговорщики уже подменили, и тех, кто предназначен ими для этой «кары» — реинкарнации, там есть и информация о далеко идущих масонских планах и о прямой опасности, угрожающей власти на са-амом верху — в лице Государя! Речь идет об угрозе его жизни…

Со словами «О, Боже! Что вы говорите, коллега? Неужели все обстоит так серьезно?!» Шведов, покрасневший от услышанного до кончиков ушей, точно это была его личная недоработка, распечатал конверт, и на глазах у Викентия Алексеевича быстро, но с видимым интересом и заметным волнением прочел письмо. Реакция была такова, что начальник петербургского сыска решительно поднялся, точно внутри у него распрямилась какая-то сжатая до тех пор пружина: он наконец поверил, почувствовал, что перед ним настоящий Думанский и нужно немедленно действовать, принимая во внимание все, что говорит перелицованный бедняга-адвокат.

— Понимаю, Алексей Карлович, что мне сейчас трудно верить, особенно… в таком виде, но я ведь и сам до сих пор не могу окончательно осознать, что со мной произошло. Мало того, что меня заманили в свое логово эти «мясники» и подвергли своему сатанинскому ритуалу, так ведь я недавно выяснил еще другое: Кесарев, банально мстивший мне за то, что я вывел его на чистую воду, оправдав Гуляева, следуя за мной по пятам, сам угодил в эту масонскую ловушку, наверняка был в суматохе убит, и я по ошибке оказался в его теле, а тот, кто был изначально предназначен для реинкарнации (кажется, какой-то германский подданный), добился своего и до сих пор как ни в чем не бывало разгуливает в моем теле, возможно, даже вынашивает антигосударственные планы… За это мне, наверно, Кесарева благодарить надо, не будь его там, я бы сейчас с вами не разговаривал. У меня при аресте отобрали оружие… Эх, если бы я мог, сам расправился бы с этим оборотнем… Нет, я не могу спокойно об этом говорить: вы сами все поймете из документов… — У Викентия Алексеевича перехватило горло, и он почти прошептал: — Умоляю вас, примите неотложные меры!

Шведов почувствовал вдруг, как душно под давящими подвальными сводами, и поторопился к двери:

— Ох, как здесь, однако, жарко… Простите, господин Думанский, все это так неожиданно, так чудовищно… Сейчас нелепо было бы извиняться за то, что вы перенесли из-за нашего головотяп… из-за нерасторопности нашего ведомства — нужно спешить! Вы пока приходите в себя, а я сейчас должен отдать все необходимые распоряжения в соответствии с вашим нынешним положением и вашими чрезвычайно тревожными сведениями. Держитесь, голубчик, у нас еще есть время!

Полковник снова перекрестился на одинокий образ, теперь уже широко, решительно, с земным поклоном — «Господи, сим знамением победиши!» — и вышел из камеры.

Через несколько минут адвокату предоставили новую одежду, вернули и конфискованные вещи, и деньги, после чего, принеся теперь уже официальные извинения и закрыв начатое было дело, объяснили, как следует вести себя в ожидании шефа.

— Господин Думанский, вам пока необходимо оставаться у нас — теперь уже в качестве соратника. Полковник Шведов велел передать лично, что в город вам сейчас категорически опасно выходить и необходимо дождаться его в одиночной камере для дальнейших совместных действий по известному делу. Всё, что вы пожелаете, вам будет доставлено, — сообщил правоведу поручик, еще недавно «с пристрастием» допрашивавший его. — Сожалею, что так произошло, — неизбежные издержки нашей службы-с. А пока, прошу вас, пройдите осмотр у врача — вас проведут. Честь имею! — напоследок откозырял офицер, когда нижний чин, бережно помогая Думанскому, выходил с ним в коридор.