– И куда ты в таком пойдёшь? – спрашивал он. Одежды у Веры действительно было в избытке, хотя до обеда она всегда ходила в короткой шёлковой сорочке, а остальную часть дня загорала. Наверное, она тоже искала Покрытие, потому что во всём огромном саду всегда выбирала именно ту зону, где по кривой, напоминающей букву «дельта», которую Ракели показала в книжке мама, вышагивал Мартин, разговаривая по мобильному телефону. Папа вёл важные разговоры – это было видно по его сгорбленным плечам и суровой мине – и не замечал ни Веры, ни кого-либо другого.

Если шёл дождь, Вера оставалась в кровати и читала яркие модные журналы, стопка которых лежала у неё в ногах. Потом она вздыхала и спрашивала, не хочет ли Ракель принарядиться, Ракель, разумеется, хотела, но минут через пять Вера уставала, а игра становится скучной, если другой в неё больше не играет. Через какое-то время Вера снова уезжала, и из комнаты исчезали все те фантастические предметы, которые были здесь ещё вчера.

Тем летом у них в первый и единственный раз гостила Фредерика. Она была связана с поездками во Францию, с солнечным, пряничным Копенгагеном, куда они иногда ездили, поэтому, увидев её в доме, Ракель смутилась. Фредерика странно разговаривала, много смеялась и привезла всем подарки. Мама спустилась с верхнего этажа, одетая в обычную рубашку и лосины, а не в пижаму и кимоно. Они так долго пили на веранде кофе, что стало скучно.

И Ракель рассердилась, хотя обстановка была весёлой и лёгкой. Она сердилась, потому что мама вела себя как нормальная женщина, потому что Фредерике удалось выманить её из комнаты на втором этаже, потому что Элис лежал у неё на руках, потому что всё изменилось, потому что папа ничего не сделал, чтобы всё стало как всегда, потому что бабушка даже не посмотрела на её рисунки, потому что все хотели, чтобы она вела себя как большая и умная, но, когда она вела себя как большая и умная, этого никто и никогда не замечал, что бы она ни делала, и тогда она встала и ушла в сад, ожидая, что её позовут, но никто её не позвал.

Ракель села и несколько раз моргнула. Судя по нарастающему нечленораздельному гулу, утренние лекции закончились. У неё болел и урчал живот.

По дороге в факультетскую столовую она подумала, что Сесилии, которая объясняла греческие слова, было всего тридцать один. Она родила Ракель в двадцать четыре. Ракель сейчас столько же.

Блюдом дня оказался жареный лосось с ризотто. Подобрав кусочком хлеба последнюю каплю соуса, она нашла контакты Филипа Франке. Собственной страницы у него не было, но на сайте издательства нашёлся электронный адрес PR-менеджера. Ракель начала было писать письмо, но всё стёрла. Она сидела, замерев, и смотрела на покрывшуюся травой лужайку и цветущие каштаны. Вспыхнувшее лето набирало силу, чудесное и недолговечное, как цветок мака.

19

Во дворе Шиллерской гимназии было безлюдно. Ракель стояла у тёплой каменной стены и, щурясь, смотрела на солнце. Потом дверь открылась и на улицу вывалилась толпа школьников. Внешне они напоминали какую-нибудь поп-группу, где у каждого участника собственный яркий стиль: девица с розовыми волосами и в серебряной куртке, особа в развевающемся пальто с бабушкиной сумкой, парень в кожаной куртке и узких джинсах, и Элис, одетый как статист из американского фильма о студентах 50-х, причём троечник. Всю весну он работал над проектом Плохое Зрение и настаивал, что ему нужны очки. Проверка у окулиста показала минимальную, не нуждающуюся в корректировке близорукость, но Элис упорно жаловался на головную боль, и папа без колебаний оплатил круглые очки в черепаховой оправе, которыми Элис и отполировал собственный образ.

Когда она окликнула брата по имени, тот в полной растерянности огляделся по сторонам, потом обменялся парой слов с друзьями и быстро подошёл к ней.

– Что ты тут делаешь?

– Хочу поговорить с тобой кое о чём.

– А почему эсэмэску не послала? – Пристрастие к эстетике прошлого удивительным образом сочеталось в нем с одержимостью техникой.

– Я всё равно проходила мимо.

Он вздохнул и махнул приятелям.

– Итак, ты собираешься обсудить это папино пятидесятилетие, да? – сказал он и, когда Ракель покачала головой – о предстоящем дне рождения она забыла начисто, – искренне удивился, как будто другой темы для разговора и быть не могло.

Несколько дней она обдумывала, как всё изложить, и решила, что лучше всего поговорить наедине в каком-нибудь спокойном месте. Методично, без эмоций, стараясь не слишком его обнадёживать, она перечислит все пугающие параллели между романом и реальностью, представит ситуацию как невероятную и очень странную возможность выяснить всё и докопаться до правды.

– Я прочла одну книгу, и мне кажется, что она о нашей маме, – слова прозвучали так, как будто были записаны заранее и она просто включила воспроизведение.

– В каком смысле? – Элис уставился на неё с таким недоверием, что Ракели захотелось сорвать и растоптать эти его ненужные очки.

– Мне кажется, что писатель знаком с мамой и главную героиню списал с неё.

– Понятно…

Теперь он хотя бы присел на ступень школьной лестницы, подстелив выуженную из полотняной сумки газету «Метро». Ракель села рядом на холодный камень. Она решила молча ждать, пока Элис что-нибудь скажет, между сестрой и братом Берг повисла тишина.

– Почему ты так решила? – сказал в конце концов Элис. По части выдержки он ей всегда уступал.

Все её заготовки исчезли. Вместо слов она протянула ему книгу в качестве физического доказательства, и он осторожно листал её от одной загнутой страницы до следующей, задерживаясь взглядом на обведённых кружком абзацах и комментариях на полях. Ракель пересказала сюжет в общих чертах – случайная встреча, влюблённость, назревающий разрыв, попытки рассказчика удержать любимую, противоборство, желание узнать правду и, как следствие, неизбежный конец, – а потом перешла к подробностям, каждая из которых сама по себе ни на что не указывала, но если свести их воедино, то вырисовывался хорошо знакомый силуэт. Марафон, перечисляла Ракель, тщательно избегая смотреть брату в глаза, многоязычие, начитанность, жизнь за границей, связь с Эфиопией, подвеска.

Элис ни разу не перебил её, он сидел, глядя в землю, курил сигарету за сигаретой и нервно рвал крышку пачки своих «Лаки страйк».

– Но с тем же успехом это может быть случайность, – закончила Ракель.

– Нет, всё звучит разумно. Сколько человек могут разговаривать на этом, как он называется…

– Амаринья?

От замечания, что