Поль пожал плечами.

— Молодежь ничего не знает! Он был одним из самых знаменитых летчиков нашего «Люфтваффе». Официально он сбил 19 самолетов противника, но на самом деле — на восемь больше.

Тут она вспомнила, что Поль — француз:

— О, извините, герр Сюрен! Но американцам, англичанам и бельгийцам так и надо!

И она прыснула, прикрыв рот ладонью, как нашалившая девочка.

— Мы поженились, когда война приближалась к концу. Руди, профессиональный военный, оказался не у дел. Меня это не беспокоило. Он был таким сильным, таким смелым, таким ярким!

Ее подвижное лицо стало печальным.

— Какое разочарование! Едва его прекрасную форму сложили в шкаф и посыпали шариками от моли, как Руди превратился в пузатого маленького рантье и домоседа. Никаких амбиций, никакой гордости, ничего! Он только не переставая сетовал на то, что Веймарская республика дала ему мизерную пенсию!

Поля забавлял ее воинственный задор. Он с восхищением смотрел на эту очаровательную старую даму с маленьким курносым носиком, со смеющимися глазами и детским профилем.

— А Берлин был тогда восхитительным городом! Театр Макса Рейнхардта, «Четырехгрошовая опера», экспрессионизм. И это еще не все, была политика. Забастовки, инфляция, все последствия поражения и отъезд Кайзера. Я изо всех сил старалась встряхнуть Руди, пыталась вырвать его из домашнего кресла. Я говорила ему, что его место на улице, бок о бок со старыми фронтовыми товарищами. В конце концов я сама записала его в «Стальной шлем»,[22]вместе с братом.

Она вздохнула, погружая мизинец в глубину золотистого теста.

— Он почти сразу умер. Его раздавил грузовик во время стычки с людьми Карла Либкнехта.

* * *

Через три дня, в четыре часа утра, бригада по замуровыванию окон постучалась в дверь фрау Краус. Подобного рода визиты стали такими привычными, что спали, не раздеваясь, и старая дама приняла вооруженных мужчин во всеоружии нового шика — в накидке, баскетках и с обручем на голове.

— Мы вас защитим от непогоды и солнечных ударов со стороны Запада, — пошутил унтер-офицер, который ими командовал.

— Ведь дома без окон непригодны для житья! — возмутилась фрау Краус.

— Долго вам здесь жить вряд ли придется, — иронически заметил унтер-офицер.[23]Но пока не поступил приказ об эвакуации приграничных домов, вам выдадут керосиновые лампы и достаточное количество горючего к ним.

— Но ведь есть электричество?

— Уже час как его отключили. Можете проверить.

Поль печально следил за тем, как прямоугольник неба в окне уменьшается, съеживается, превращается в квадрат, потом снова становится прямоугольником, но уже узким и маленьким и наконец исчезает совсем, и воцаряется такая тьма, будто у тебя глаза закрыты.

С этих пор для них началась странная жизнь, как бы вне времени, при дрожащем зеленоватом свете двух керосиновых ламп — по одной на человека, которые они переносили из комнаты в комнату. Редкие звуки с мертвой улицы доносились к ним, как сквозь вату, едва пробиваясь через толстые кирпичи и известку запечатанных окон.

Поль разговаривал мало. Часто он сидел один во мраке комнаты Урса, где жил, или с лампой в руке сопровождал фрау Краус в ее передвижениях по квартире и слушал ее непрерывную болтовню.

Вот, после венецианских отблесков, после закатов острова Джерба, вечного исландского солнца, он оказался посреди лета заключен в тень, тем более глухую, что она была почти тюремной, искусственно созданной людьми. Следующая пятница дала ему случай спуститься еще на несколько ступеней ниже.

* * *

— Братья, нужно иметь большое самомнение, чтобы считать свою жизнь уникальной, исключительной, беспримерной. Уникальная, исключительная, беспримерная? Но кто мы такие? Что отличает нас от нам подобных, бывших и ныне живущих? Почему мы считаем посланные нам испытания самыми тяжкими? Нет, братья, попробуем избежать мрачного и гордого самодовольства, с которым мы обычно произносим: такие страшные несчастья могли случиться только со мной! Напротив, повторим вслед за Экклезиастом, что нет ничего нового под солнцем и если о чем-то случившемся с нами говорят — «такого еще не бывало», значит, об этом просто не помнят.

Подумаем о том, что беды, приключившиеся с нами, уже были испытаны двадцатью, сотней, тысячей поколений. И хотя в несчастье воображение становится скудным, а гордость уязвлена, пусть наше сердце почувствует глубокую, бесконечную, горячую солидарность с нашими братьями в ночи времен.

Мы собрались в эту пятницу в крипте нашей драгоценной церкви Искупления. Почему именно в пятницу? Без сомнения, потому, что злые силы особенно бдительны по воскресеньям, и если бы мы собрались тут в Господень день, они отомстили бы нам. И хотя нас так мало, это пятничное собрание не пробуждает ли в нас воспоминание о другой пятнице, пятнице крови и траура — когда тайно приготовили пасху? Я сказал «в крипте». Почему именно в крипте? Это слово происходит от греческого, означающего «спрятанный, скрытый». Крипта имеет дополнительные значения: пещера, подземелье, катакомбы. И конечно, это слово напоминает о первых христианах, которые должны были молиться в тайне, так как светские власти карали за это огнем и мечом.

Что касается события, о котором мы все думаем, о том ударе меча, который перерубил столько связей, оборвав нить, связующую мать и сына, супруга с супругой, брата с братом, то снова приходится цитировать Экклезиаста, что нет ничего нового под солнцем. Мы видели, и, увы, еще увидим, как немец стреляет в немца. Но братоубийство случалось во всех поколениях, во все века. «И сказал Каин Авелю, брату своему: пойдем в поле. И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его. И сказал Господь Каину: где Авель, брат твой? Он сказал: не знаю, разве я сторож брату моему? И сказал Господь Каину: что ты сделал? Голос крови брата твоего вопиет ко мне от земли».

Скажут, что это братоубийство послужило образцом для всех последующих в истории человечества. Два брата-близнеца Иаков и Исав. Писание говорит нам, что они боролись уже в чреве матери Ревекки. А потом были Ромул и Рем, Амфион и Зет, Этеокл и Полиник, братья-враги, братоубийцы…

Отец Зеелос умолк на мгновение, в дрожащем свете ночников белела его склоненная голова, можно было различить и молитвенно сложенные руки.

— Я думаю о нашем дорогом городе-мученике, — снова заговорил он, — и понимаю, что все эти старые истории, все легенды, о которых мы вспомнили, связаны с его тайной, в них во всех есть нечто общее. Это общее — сам город. Символический город, каждый раз возникающий на месте братоубийства. Убив Авеля, Каин бежал от лица Бога, он основал город, первый город в истории человечества и назвал его именем сына — Енох. Ромул убил Рема и провел по земле городскую черту. Амфион раздавил своего брата глыбой камня, возводя стены Фив. Под этими же стенами Фив близнецы Этеокл и Полиник зарезали друг друга. Нужно смотреть в глубь веков, а не ограничиваться банальной повседневностью.