– …установка геозон… вполне целесообразно, поскольку… новая норма… отношения «клиент – агентство» или, с другой стороны… а также коммуникация в ближнем поле…

Докладчик, доктор околовсяческих наук, сыпал профессиональным жаргоном. Его слова, лишенные смысла, плавали в воздухе и только потребляли кислород, отчего Берти начала слегка задыхаться. Докладчик («Ерундист», как окрестила его Берти), носил имя Ангус и происходил «из шотландцев» – потому его так и назвали, – но говорил без малейших признаков акцента, как и положено выпускнику дорогой частной школы. «Не какой-нибудь, а Харроу»; Берти все это знала, потому что один раз уже с ним встречалась, познакомившись через известного сводника Match.com. По этой причине она и вжималась в одно из кресел заднего ряда, делая вид, что ее и вовсе там нет.

Этот тип не понравился ей почти сразу, еще за ужином в «Нопи»; когда принесли счет, он с большой радостью согласился принять у нее половину суммы, тем самым нарушив одно из ее первейших требований к ухажеру: чтобы вел себя как джентльмен. Она хотела, чтобы ее пропускали в дверь, угощали в ресторанах, осыпали цветами. Радовали весточками (до чего приятное слово, как цветущая веточка). Ей хотелось внимания. Галантности. Тоже приятное слово. Ну-ну, размечталась. Она фыркнула в ответ своим мыслям, и сидящий рядом с ней мужчина, слушатель «отраслевого семинара», нервно покосился в ее сторону.

– Берти? – переспросил за ужином Ерундист. – Что за имя?

– Очень хорошее. – И после затяжной, тягостной паузы: – Роберта, в честь бабушки. – Это было среднее имя Берти; сообщать Ангусу свое первое имя, Луна, Берти не собиралась.

Вопреки здравому смыслу она в первый же вечер согласилась пойти к нему (классическая ошибка); его квартира в Бэттерси сверкала футуристическими стеклянными поверхностями. Пьяный секс не принес никакого удовольствия, она, естественно, начала себя ненавидеть и с рассветом крадучись ушла, чтобы «боль уменьшить спешно» смущенной прогулкой вдоль Темзы. Каково же было ее удивление, когда она увидела множество людей, пришедших «к сребристой Темзе, чья дуга прорезала крутые берега», хотя спенсеровских нимф, «любимых дочерей тех быстрых вод», в пределах видимости не было – разве что они превратились в университетскую женскую команду по академической гребле, которая с сопением молотила по бурой воде, будто спасаясь от некоего речного чудовища. Какая девушка будет вскакивать в шесть утра, чтобы сесть на весла? – поражалась Берти. Ее самой, наверное, не хватило бы на такие подвиги.

Спенсер потеснился, уступая место Вордсворту, который встретил ее на Вестминстерском мосту, откуда этим ранним утром на исходе мая Лондон и вправду представал пленительным зрелищем величавой панорамы, сверкая и переливаясь в незадымленном (пока еще) воздухе.

Берти, мягко говоря, удивилась, когда с моста увидела приближение золоченой двухпалубной баржи с лебединой шеей. Это речное судно мягко скользнуло под мост, и Берти стала думать: уж не занесло ли ее, часом, в эпоху Тюдоров?

– «Глориана», – произнес чей-то голос.

Берти даже не заметила, как рядом с ней оказался какой-то мужчина.

– Королевская баржа, – продолжал он. – Она возглавит флотилию. А сейчас, наверное, репетируют.

Ну конечно, вспомнила Берти. Речной парад. Лондон готовился к бриллиантовому юбилею правления королевы. Как много приятных слов разом: «золоченая», «юбилей», «флотилия», «праздник», «Глориана». Почти невыносимо много.

– Мне показалось, я на миг перенеслась в прошлое, – призналась она.

– А вам бы этого хотелось? – спросил он, как будто за углом уже припарковал к ее услугам машину времени.

– Не знаю… – растерялась она.

– Торгово-рыночные отношения в условиях роста предложения, а также коммодитизация…

Берти работала в рекламном бизнесе и по забытым уже причинам оказалась в Белгрейвии, где Ангус вел «ускоренный курс». (Да уж.)

Отец Ангуса был королевским адвокатом, мать работала врачом-консультантом, и вся семья (родители, еще один брат и две сестры) жили в Примроуз-Хилл, где Ангус «провел вполне нормальное детство». Берти сразу заподозрила его во лжи. Детство нормальным не бывает.

Сам он был специалистом по маркетингу, «рационализатором» – ей показалось, что это вообще не работа.

– А я занимаюсь библиотечным обслуживанием, – начала она, поскольку Ангус в основном молчал.

– Но на сайте, – недоуменно сказал он, – говорится, что твоя специализация – «муниципальные программы обучения взрослых».

– Это примерно одно и то же, – сказала Берти. – Более или менее. – Она никак не могла запомнить, какая легенда значится у нее в резюме; шпионки бы из нее не вышло. – Обслуживание муниципальных библиотек, – поправилась она; глаза его предсказуемо остекленели, и он полностью сосредоточился на цыпленке табака двойной прожарки. Неужели бедной птице не хватило одной прожарки?

– …несанкционированная рассылка рекламы через мобильные устройства… вынужденный просмотр…

Ангус вел семинар в черной футболке с изображением пса Ниппера и слоганом «His Master’s Voice». Под Ниппером (Берти предпочла бы этого не знать) грудь Ангуса была эпилирована воском. А Ниппер покоился под зданием страховой компании Ллойда, что в Кингстоне-на-Темзе. Берти надеялась, что после смерти ее не похоронят под каким-нибудь зданием. Или, еще того хуже, не выставят на всеобщее обозрение, как этих несчастных мумий или жителей Помпеев, навеки застывших в агонии. Дедушка Тед хотел, чтобы его похоронили где-нибудь в роще. («Желательно в дубовой».) «Это не ему решать, а нам, – говорила Виола. – Он же все равно не узнает, правда?» (А вдруг узнает?) Он еще не умер, а вокруг его тела уже начались пререкания. Берти любила дедушку. А он любил Берти. Самые простые отношения.

– …оптимальная вербализация…

На что она растрачивает свою жизнь? Почему нельзя было просто встать и уйти?

– …картинки с чужих сайтов…

Уж кому-кому, а Виоле она ни за что не стала бы рассказывать, с кем встречается. Берти исполнилось тридцать семь, «а она еще привередничает» – не упускала случая напомнить ей Виола с напускной легкомысленностью. «Успей хотя бы вскочить в последний вагон! А то даже родить не сможешь». Подруги Берти (между прочим, все до единой) повыходили замуж и нарожали детей; у Берти было такое впечатление, что в последние пять лет она чуть ли не каждые выходные ходит либо на венчание, либо на крестины. Над детьми все хлопали крыльями: каждые роды воспринимались как второе пришествие. Берти была совершенно не в восторге от этих детей и опасалась, что, случись ей родить, собственное дитя тоже оставит ее равнодушной. Перед глазами был пример Виолы. Та не любила их с братом или, быть может, тщательно скрывала свою любовь и, безусловно, проявляла к ним полное равнодушие (как, впрочем, и ко всем окружающим). «Равнодушие – не самое страшное, – успокаивал ее дедушка, пока был способен давать советы. – Погоди, ты своих до одури обожать будешь». Берти не хотела никого обожать до одури, тем более кого-нибудь мелкого и беспомощного. «Твоя бабушка до одури обожала Виолу», – рассказывал дед. Что ж, всякое возможно.