хотелось бы также знать, когда выйдет сборник, — масса людей обращается за пьесой, а я не знаю, что сказать.

Андреев написал пьесу «К звездам». Очень плохо. У меня все еще сидит охрана. Скучновато и смешно.

А. П.

350

К. П. ПЯТНИЦКОМУ

9 или 10 [22 или 23] ноября 1905, Москва.

Оттиски пьесы получил.

Было очень тревожно не иметь от Вас писем, — в это сумбурное время в голову лезут иногда весьма нелепые мысли.

Вероятно, к 21-му я буду в Питере — нужно выпускать «Жупел» и видеть Вас.

Я все еще ношу компрессы и не выхожу из дома.

Пишу, но более читаю газеты. Пошлость вообще не удивляет меня, но все же тяжело! Как все бездарны — Вы видите? А эти бывшие люди Милюковы, Струве и К0?

А Скирмунт — скуповат и довольно противно.

Скоро надеюсь видеть Вас, дорогой мой друг.

А. Пешков

Как, однако, поступить с Морозовой? Написать ли ей мне или — Вы напишете? Сделать это надо бы! Будьте добры, пошлите эти 326 р. по счету.

351

Е. П. ПЕШКОВОЙ

2 [15] декабря 1905, Петербург.

Получил здесь твое письмо, привезенное в Москву Верой.

Очень рад. Вчера послал тебе телеграмму. Я ведь тоже писал тебе, но — разве можно рассчитывать на правильность корреспонденции, когда вся жизнь ходит кверху ногами? Живу здесь, приехал на объединительный съезд с. — д…. 6-го декабря ждем погрома со стороны гвардии и черной сотни — какое милое соединение! Потомки декабристов и Минина.

Работы у меня, как у дьявола, это само собой разумеется. Ждем ареста и закрытия наших газет за манифест, выпущенный сегодня.

Посылаю его вырезку, если хочешь. Он напечатан во всех газетах. Дурново сочиняет заговоры против революции. Безнадежно глупо наше почтенное правительство.

Теперь я здоров, а то был плеврит с водой стаканов пять. Напишу потом, а теперь некогда. Ты лучше не вози сюда детей — перебьют их. И тебя, конечно. Будь уверена, что контрреволюцию попытаются устроить, хотя это безнадежная авантюра. Сегодня во всех газетах опубликован тайный циркуляр Дурново, коим предлагается губернаторам арестовать всех революционеров. Занятие дельное, как видишь.

Вообще же настроение масс отнюдь не пада[ет], а все растет.

Ну, пока до свидания. Увидеть тебя и детей хочу, но ехать сюда — не советую. Уж если хочется жить ближе к жизни — поезжай в Финляндию, Выборг, сними там квартиру и живи. Это недурно. И здорово. Финляндия — прекрасная страна. Будем видаться. Подумай. Но мой взгляд — лучше не двигайся до весны.

Всего доброго! Жму руку!

А.

352

К. П. ПЯТНИЦКОМУ

8 или 9 [21 или 22] декабря 1905, Москва.

Дорогой друг —

возвратите Вейнбергу рассказ Боборыкина, приложив мое письмо к Вам: это выведет Вас из неловкости отказывать двум старикам в их желании.

Рассказ — плох, к тому же — как всегда у Боборыкина — списан с натуры, без особенных отступлений от правды факта. С таким своеобразным пониманием реализма автору давно бы пора уже нарваться на глупейший скандал; кажется, только российское отсутствие чувства собственного достоинства спасало его от естественного возмездия со стороны невольных натурщиков.

Ну-с, приехали мы сюда, а здесь полная и всеобщая забастовка. Удивительно дружно встали здесь все рабочие, мастеровые и прислуга. Введена чрезвычайная охрана, а что она значит — никому не известно и как проявляется — не видно. Ездят по улицам пушки, конница страховидная, а пехоты не видно, столкновений нет пока. В отношениях войска к публике замечается некое юмористическое добродушие. «Чего же вы — стрелять в нас хотите?» — спрашивают солдаты, усмехаясь. — «А вы?» — «Нам неохота». — «Ну, и хорошо». — «А вы чего бунтуете?» — «Мы — смирно…» — «А может, кто из вас в казармы к нам ночью придет поговорить, а?» — «Насчет чего?» — «Вообще… что делается и к чему…»

Такой разговор происходил вчера при разгоне митинга в Строгановском училище. Кончилось тем, что нашлись охотники ночевать в казармах и с успехом провели там время.

Митинг в «Аквариуме», где было народу тысяч до 8, тоже разогнали, причем отбирали оружие. Публика, не желая оного отдавать, толпой свыше тысячи человек перелезла через забор и, спрятавшись в Комиссаровском училище, просидела там до 9 ч. утра, забаррикадировав все двери и окна. Ее не тронули. Вообще — пока никаких чрезвычайностей не происходит, если не считать мелких стычек, возможных и не при таком возбуждении, какое царит здесь на улицах.

Черными ручьями всюду течет народище и распевает песни. На Страстной разгонят — у Думы поют, у Думы разгонят — против окон Дубасова поют. Разгоняют нагайками, но лениво. Вчера отряд боевой дружины какой-то провокатор навел на казацкую засаду, казаки прицелились, дружинники тоже. Постояв друг против друга в полной боевой готовности несколько секунд, враждующие стороны мирно разошлись. Вообще — пока еще настроение не боевое, что, мне кажется, зависит, главным образом, от миролюбивого отношения солдат.

Но их уже начинают провоцировать: распускают среди их слухи, что кое-где в солдат уже стреляли, есть убитые, раненые. Это неверно, конечно. Неверно был освещен в газетах и факт ареста отряда боевой дружины. Дело было так: семеро из еврейского отряда были окружены полицией, и она, как это установлено самими же властями, опрашивавшими раненых полицейских, — первая начала палить. Дружинники отвечали. 9 полицейских убито, 3 — тяжело ранено, 7 — легко. Дружинников убито двое, четверо — избиты и изранены так, что, вероятно, не встанут, один скрылся.

Оказалось, что полиция обращается с оружием хуже дружинников. Так, например, один из раненых полицейских начал колотить дружинника по голове ручкой заряженного револьвера, револьвер разрядился в лицо полицейскому. За неделю здесь ранено и убито полиции 53 человека. Теперь они ходят группами. Что-то разыграется здесь и, видимо, довольно грандиозное.

С первой же оказией пришлите мне мой паспорт, переданный Вам Павловым, который должен был быть у Вас на другой день после нашего отъезда. Несмотря на все происходящее, человеку необходимо иметь паспорт, как говорит старший дворник.

Знаете что? Если Вы где-либо увидите полку, удобную для того, чтобы поставить на нее подаренные Вами книги, «Искру» и прочие большие тома, Вы ее купите для меня. А то жалко книг.

Затем желаю Вам всего доброго! Как хотелось бы мне, чтобы Вы отдохнули немного от всей этой суеты!

Жму Вашу руку, друг мой, и еще раз — всего доброго!

А.

Пожалуйста,